Но все-таки. Может, простой диагноз, заставляющий делать выбор между «гомо» и «гетеро», – обманчив. Может, есть просто сексуальность, гибкая и непредсказуемая, как цирковой акробат, которым я когда-то хотела стать, кстати, слушайте, может, сейчас мне снова стоит об этом задуматься? Неплохая идея после того, как я отказалась от подачи документов в колледж и в кибуц тоже решила не ехать. Я хотела бы стать гибкой, как цирковой акробат. Может, Трис придет посмотреть на мое выступление однажды, и я смогу узнать больше о том, как она клеится к музыкантам.
Какой бы ни была (и о чем бы ни лгала – без разницы) природа сексуальности Ника, главное состоит в следующем: он слишком хорош, чтобы быть настоящим. Он пишет чудесные песни. Он такой до фига красивый. Он чертовски умный. И чертовски чувствительный. За одну ночь он подарил мне больше приключений и эмоций, чем выпадало мне за всю жизнь. Мое сердце снова болит, теперь от страха, потому что я хочу знать ВСЕ о нем немедленно. Чем больше он мне дает, тем больше я хочу. Я хочу знать о его планах на будущее, о его семье, его музыке, мечтах, печалях, обо всей этой сентиментальной фигне.
Я задумываюсь о том, разделяет ли он мое мнение насчет того, что трек Fluffy «Hideous Becomes You»
[19] – самая прекрасная любовная песня в мире, и вот бы он спел ее мне когда-нибудь? Потому что я уже спела ему песню о том, кто все замечает, и я рассказала ему про тиккун олам — вроде бы сущая мелочь, но для меня это действительно важная идея, почти священная. И я думаю, мы назовем нашего первого сына Сальваторе, это ведь не название фрукта или месяца, ведь даже те, кто не являются натуралами на сто процентов, могут оставить потомство, верно?
А вот что волнует меня больше: если я не заставлю свой мозг заткнуться в ближайшее время, мое воображение заведет меня так далеко насчет того, что может быть у меня с этим парнем, что ничего так и не сможет просто случиться.
Ник прав, у близняшек Олсен сомнительные созависимые отношения, но я все-таки понимаю этих нахалок. Правда. Я ужасно сильно хочу узнать что-нибудь о Нике, но так же сильно я хочу взять перерыв, чтобы позвонить Кэролайн и рассказать о нем. Если бы Кэролайн была здесь, мы бы могли разобраться в Нике с помощью сцен с Джорданом Каталано из «Моей так называемой жизни».
Райан: Думаю, отчасти он интересуется тобой. Определенно. Ну, то есть у него на уме есть и другие вещи.
Анджела: Но именно в этом вся несправедливость. У меня-то все мысли им заняты. Как это так получается, что именно я должна сидеть и анализировать его, как под микроскопом, а у него все время на уме другие вещи?
Рики: Глубоко.
Мне кажется, я могла бы просидеть здесь всю ночь, разговаривая с ним, на этой дурацкой Парк-авеню. И я ненавижу Мидтаун, а в особенности Ист-Сайд.
Увы, куда бы я ни собиралась направиться, чтобы разобраться, что собой представляет этот Ник, остаться здесь явно не вариант. Мы – двое приличных подростков в поисках кайфа на трезвую голову, но нас, похоже, принимают за террористов. Из одного здания вышли люди в форме и приказывают нам убираться – куда угодно, главное – не сидеть у фонтана при подконтрольном им объекте.
Мы встаем и идем куда-то на запад. Может, Ник тоже пытается разобраться, из каких фрагментов состою я? Он говорит:
– Твой папа, руководитель звукозаписывающей компании, любит Нижний Манхэттен. Есть ли причина, по которой ты не назвала его имя? Может, я узнал бы его?
– Возможно, – говорю я ему. Мне нужно разобраться в склонностях Ника – может, окажется, что он познакомился со мной, просто чтобы передать демо-запись. У моей эмоциональной вовлеченности есть пределы.
Он милосердно позволяет мне сменить тему.
– Наверное, ты знакома с кучей знаменитостей.
– Может, когда я была младше, – говорю я, – мы постоянно ходили на всякие музыкальные фестивали и концерты. Хотя я всю жизнь прожила в нашем доме на Энглвуд-Клифс, иногда мне кажется, что я выросла в Нэшвилле, Мемфисе, Нью-Орлеане, Чикаго, Сиэтле – знаешь, во всех этих городах, где активно развивалась музыкальная сцена. Мне везло, на протяжении своей жизни я встречалась со множеством восхитительных творцов, некоторые из них были легендами. Но иногда через несколько лет до меня доходило, что лучше бы было их не знать. Потому что если бы я их не знала, я могла бы по-прежнему наслаждаться их музыкой, не зная об их чрезмерных запросах, об их безумном образе жизни. Иногда я так сильно любила чьи-нибудь песни о несчастной любви – а потом оказывалось, что из-за их солиста у моего отца происходили неприятности, из-за которых папа пропускал мое участие в конкурсе правописания или еще что-нибудь важное.
– Вот почему мне так нравится Where’s Fluffy, они не такие, не строят из себя звезд.
– Может, нет, и я надеюсь, что не разобью твоих иллюзий, парень, но Ларс Л. – конченый наркоман, Оуэн О. – запойный пьяница, а Эван Э. – просто двинутый. Я точно знаю – папа пытался заключить с ними контракт. Но Fluffy пишут великие песни, создают великую музыку. И это то, что важно – верно?
Ник легонько пихает меня в бок.
– Ты не разрушила моих иллюзий. Достаточно посмотреть на их лица, чтобы понять, что ты говоришь правду. Я хочу сказать, ты же слышала слова песни «High is Better than Low»
[20]. Потому что она явно не про любовь Эвана Э. к высоким каблукам от Manolos.
Черт, Ник знает названия дизайнерских марок обуви. Дурной знак.
Ник добавляет:
– Но вот что я люблю в панковской музыке. Она шутит сама над собой, не пытается изображать из себя то, чем не является. Это безумный фанк с примесью тяжелого металла, но обладающий сознательностью.
Отлично вывернул.
– Хочешь узнать мое секретное желание? – поддразниваю его я.
Ник поворачивается ко мне и поднимает бровь, как персонаж старого фильма. Я почти уверена, что он не подправляет форму бровей щипчиками или воском, но они у него подозрительно красивы. А может, я просто придираюсь.
– Конечно, я хочу знать, – говорит он.
– У меня нет таланта писать песни, но я хотела бы придумывать названия для них, особенно для кантри.
– Каково твое лучшее достижение?
– «Ты украла мое сердце и оставила его валяться на дороге под колесами», – сообщаю я ему. – Давай, подбери для него слова.
Пожалуй, мое любимое название в таком духе – это «Something About What Happens When We Talk»
[21] Люсинды Уильямс – под эту песню мама с папой по-прежнему танцуют на своих юбилеях (первое свидание, первый поцелуй, первое «давай не будем об этом», помолвка, свадьба и так далее – ага, они все это отмечают), хотя они уже слишком пожилые и могли бы уже и поумнеть. Я подумала об этой песне, потому что с Ником так легко разговаривать. Мне приходится подавлять все инстинкты, чтобы не запеть ему, как Люсинда, «Разговор с тобой – как наркотик»
[22]. С Тэлом разговоры всегда на две трети состояли из конфликтов и на треть – из нормального общения. Мне нравилось, что Тэл, по крайней мере, говорил «спокойной ночи» и что его волновали не только вечеринки. Но иногда в наших разговорах с Тэлом происходило следующее: он произносил речь, а я слушала.
