Я вышел из строя. Я качусь по наклонной. И, что еще хуже, я знаю, что должен был двигаться вверх.
Нора. Просто доберись до Норы.
Дэв перекрывает мне путь. Я пытаюсь обойти его, а он, словно в бреду, толкает меня. Я отклоняюсь. Он слишком резко хватает меня за плечо, так, что меня разворачивает. Споткнувшись, я замираю. И оказываюсь перед Норой.
Она не смеется. Она просто падает на меня. Столкнуться и отступить. А потом я наталкиваюсь на нее и отступаю. Мы должны были улыбаться, но не улыбаемся. Я обрушиваюсь на нее всем телом, столкновение лоб в лоб. Она – воплощенная непокорность. Она крепко стоит на ногах, и мы оказываемся близко друг к другу, так что ее лицо расплывается.
– Какого черта? – кричит она, но обращается не ко мне.
Локоть Дэва ударяется в мою спину, я проталкиваюсь вперед, она прямо там, и я протягиваю руку к ней, она прямо там, и в этот момент усилители включаются на полную, и музыка раздается так мощно, что ее ритм превращается в мой пульс и в ее пульс, и я это осознаю, как и она, и если мы сейчас разделимся, все будет кончено. Но я смотрю в ее глаза, а она смотрит в мои, и мы оба видим восторг настоящего момента. Я понимаю, что стал его частью, а может, и она понимает, что я стал его частью, потому что в следующее мгновение мы уже не сталкиваемся, а сливаемся. Аккорды клубятся вокруг нас, превращаясь в торнадо, уплотняясь и уплотняясь, а мы в центре, мы в центре друг друга. Моя рука касается ее правого запястья, и я готов поклясться, что чувствую пульс. Биение ритма. Мы двигаемся в такт музыке и в то же время абсолютно спокойны. Я не теряю в потоке звуков себя – я нахожу ее. А она – да, она находит меня. Толпа давит на нас, бас-гитара ничего не скрывает, и вот мы – два человека, которые стали частью огромной массы людей и в то же время – остались собой. Это не одиночество – это абсолютное двуединство. Есть только один способ его испытать – рискнуть пошевелиться, рискнуть двинуться дальше и узнать, захочет ли она пойти следом. Я нахожу ее губы и целую ее, а она запускает руку в мои волосы. Я вцепляюсь в ткань ее куртки, стискиваю кулак, и мы не говорим ни слова. Мы прямо здесь, погружаемся в это ощущение все глубже. Мои глаза закрываются, а потом открываются, и я вижу, что ее глаза тоже открыты, и я чувствую, что какая-то часть ее хочет отстраниться, хотя наши тела прижимает друг к другу. Все дело в страхе, конечно, это страх, и я прижимаю ее к себе, чтобы показать, что понимаю.
Ларс Л. пускается играть «Take me back, bitch»
[8], я вздрагиваю, и Нора замечает это, и я никак не могу объяснить ей, что дело не в ней, не в том, что происходит сейчас, что есть десятки тысяч «потому», к которым она не имеет никакого отношения. Я наклоняюсь к ней и целую ее снова, подобно тому, как вбегаешь в комнату и врубаешь музыку на полную, когда твои родители начинают ругаться. Я знаю, что это не сработает – и это не работает, потому что некоторые вещи можно распознать, даже не расслышав. У сознания есть собственный слух, а память иногда – самый убойный диджей на свете.
А теперь Нора кричит:
– Что? – и это обращено ко мне. А потом она задает самый сложный вопрос в мире – чтобы его задать нужно обладать мужеством и уметь терпеть боль, – он звучит так: – Почему ты остановился?
И басы звучат слишком сильно, и меня толкают со всех сторон, и одна из моих любимых групп обратилась против меня, так что я кричу:
– НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ ЗДЕСЬ!
А она кричит:
– ЧТО?
И я ору прямо ей в ухо:
– НЕ ЗДЕСЬ! – а потом продолжаю: – НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ.
Наши руки встречаются, и меня тут же тянут прочь. Мы пронизываем бурлящую, кипящую толпу, и наши руки – как шаткий мост, который держится только благодаря касанию. Я думаю: «Если она разожмет пальцы, все кончено. Если я разожму пальцы, все кончено». Она крепко сжимает мои пальцы, и я – ее. Меня пихают со всех сторон – я знаю, что завтра буду весь в синяках, – но наши сцепленные руки словно под защитой. Каким-то образом мы удерживаемся вместе. Мы вместе, мы это заслужили, и двуединство побеждает одиночество, сомнения и страх. Мы выбрались. Спасибо, музыка. Будьте прокляты, воспоминания. Спасибо, настоящее.
Она оглядывается по сторонам, а затем ведет меня в маленькую комнату сбоку от женского туалета. Она размером с кладовку, и большую часть пространства занимает кислотно-зеленый диван, стоящий напротив большого зеркала. На спинке дивана лежат воротник от костюма священника и всякая косметика. Я ожидаю, что Нора посмотрит на меня шаловливо. Но вместо этого в ее взгляде решительность. Не выпуская мою руку, она бросается на меня, обнимает, вцепляется в меня и целует так крепко и страстно, что я едва успеваю отвечать на ее движения.
– Ты, – говорит она, направляя мою руку к своей груди, а свободной гладя мою. В маленькой комнатушке жарко, Нора вся горит и целует меня, мой рот открыт, и ее руки, ее язык, ее бедра исследуют мое тело. Но в ее взгляде не чувствуется тяги к приключениям. И я не знаю, пытается она оттолкнуть меня, или притянуть к себе, или просто поцеловать. Если это – желание, то я не понимаю, чего она желает. Я возбужден, все это меня чертовски возбуждает: обжигающий жар, лихорадка, тьма – да, именно, тьма. Но я не могу отдаться этому чувству, потому что не могу понять, где она сама – за пределами музыки, внутри этих движений. Ее ладонь прижимает мою руку к стене, а вторая забирается мне под рубашку, поднимается к шее, а потом начинает двигаться вниз. И вниз. И ее пальцы забираются глубоко, а обе мои руки прижаты к стене. Жар, лихорадка… в ее взгляде нет ни тени улыбки, и я просто хочу ее и в то же время не могу, а ее руки спускаются все ниже и ниже, и когда она касается меня там, я едва не взрываюсь, я хочу, чтобы она что-то сказала, пусть даже мое имя, но она этого не делает, и внезапно я понимаю, что не могу. Я хочу быть уверен, а я не уверен – и я говорю «нет». Я хочу, чтобы она была уверена в том, что делает, а сейчас я не могу понять, так это или нет. Она целует меня снова и легонько гладит, и на этот раз я и правда не целую ее в ответ. Я должен остановить это, прежде чем что-то случится, я не понимаю, что здесь происходит, и я выпускаю ее руку, ее другая рука останавливается тоже, и, хотя я стою, прислонившись к стене, я отстраняюсь от нее.
Почему ты остановился?
Я не хочу, чтобы она произносила эти слова. Но они написаны на ее лице. Если она искала каких-то доказательств, что ж, она нашла опровержение. Так что мертвое уравнение наших действий лежит между нами, и я не знаю, что мне вообще теперь делать.
– Ты видел ее? – спрашивает она. И в первый момент я хочу спросить, кого. Но потом я понимаю, говорю «нет» и спрашиваю:
– Ты видела его?
Она отворачивается от меня на десять градусов, туда, откуда доносится шум, и отвечает «да».
10. Нора
Мошпит не лжет. Я знала это, и все-таки проигнорировала очевидные свидетельства. Почему ты остановился? Может, теперь оракул ответит на еще один вопрос, получше: Почему же, черт побери, я продолжаю?
