Это должно бы меня отвлечь, но мои мысли неизменно возвращаются к простому пугающему факту:
Мне нравится Нора.
Мне нравится, что в числе ее друзей – этот человек в костюме кролика из Playboy. Мне нравится, что она умеет обращаться с механической коробкой передач. Мне нравится, что ее улыбки и смех еще нужно заслужить. Мне нравится, как она поцеловала меня. Нравится, что она, похоже, умеет оставлять прошлое в прошлом. Я могу у нее этому поучиться. Мне нравится, что я могу говорить ей что угодно и не бояться, что покажусь слишком странным.
Я с легкостью мог бы начать сходить с ума (или по меньшей мере переживать) по этому поводу, но, к счастью, вскоре за столиком появляется еще один отвлекающий фактор. Это Тони/Тон/Тоня, теперь в костюме священника. Я имею в виду, в костюме женщины, которая переоделась в священника.
– Мне на сцену через десять минут, – сообщает она, объясняя смену наряда. – Нора все еще пудрится?
– Она королева уборной.
– Отлично! А мы, девочки, пока поговорим. – Она наклоняется ко мне, показывая, что готова слушать, но еще больше – задавать вопросы.
– Вы двое, как давно вас двое?
Я смотрю на часы.
– Примерно час, считая время в дороге.
Тони/Тон/Тоня одобрительно присвистывает.
– В четыре раза дольше, чем мои самые долгие отношения.
– Что ж, наши вряд ли пойдут на мировой рекорд, – неожиданно для себя произношу я.
– Нет! – восклицает Тони/Тон/Тоня. – Вы так нежно обнимались, когда танцевали. Ты – настоящий Джонни Кастл.
Понятия не имею, кто такой Джонни Кастл, но имя мне нравится.
Тони/Тон/Тоня складывает ладони перед собой и смотрит на меня добрым взглядом, в котором нет ни капли сексуальности.
– Хочешь поговорить об этом?
– Да. Нет. Не знаю.
– Как давно ты исповедовался в грехах в последний раз?
Я смотрю ему прямо в глаза и отвечаю.
– Три недели, два дня и двадцать четыре… тьфу, черт. Думаю, три недели и три дня.
– И как же звучало твое признание?
– «Я люблю тебя».
– Весьма серьезный грех. И чем же ответили на твое признание?
– Обет молчания. И воздержание, пока следующий парень не появился.
– И в чем же ты хочешь исповедоваться теперь?
Не знаю, почему я вообще все это говорю – может, потому, что это правда.
– Я хочу признаться в том, что не знаю, готов ли я к этому.
– К чему – «к этому»?
Быть открытым. Чувствовать боль. Любить. Не быть любимым. Видеть, как огонек загорается. Видеть, как он гаснет. Прыгать. Падать. Разбиваться.
– Нора. Я не знаю, готов ли я к встрече с Норой.
Тони/Тон/Тоня улыбается, обнажая зубы, белые, как ее воротник.
– Невозможно быть готовым, – говорит она. – Можно только стремиться.
Она накрывает мои ладони своими. Она не флиртует со мной – она пытается что-то мне передать.
– У меня достаточно доказательств. Танец никогда не солжет.
На мгновение она отводит взгляд. Проследив за ним, я вижу, как Нора выходит из туалета.
Тони/Тон/Тоня встает со стула.
– Еще один вопрос? – спрашиваю я ее.
Она приподнимает бровь.
– Кто отец Норы?
Бровь поднимается еще выше, так что оказывается чуть ли не перпендикулярно глазу.
– Ты и правда не знаешь? – спрашивает она.
Я качаю головой.
– А вот это, – произносит она, – просто блестяще.
Нора не смотрит на столик – думаю, чтобы не смотреть на меня. Она не видит, как Тони/Тон/Тоня делает шаг в сторону и исчезает за кулисами. Она не замечает, что я ее жду.
Я решаю проверить, на месте ли бумажник, чтобы убедиться, что у меня хватит денег и я смогу заплатить за наши безопасные коктейли (девственность которых была запятнана только репутацией зонтика). Но когда она подходит к столу, все, разумеется, выглядит так, словно мне не терпится попросить счет. Я быстро запихиваю бумажник обратно в карман, но он цепляется за цепочку, и в итоге бумажки с портретом Вашингтона разлетаются по полу. Я сгребаю их, прежде чем она сядет, и в результате выгляжу еще более по-идиотски. Особенно когда я вспоминаю, что мы тут за счет заведения, а значит, мне вообще не нужно было доставать кошелек.
Кажется, она немного успокоилась.
– Выглядишь свежо, – говорю я ей. Не в силах сдержаться, добавляю: – Все в порядке? Я что-то не то сказал? Или я плохо изобразил Джонни Кастла?
Когда она слышит это имя, ее глаза вспыхивают.
Спасибо тебе, Тони/Тон/Тоня.
– Слушай, – говорит она, поднимая свой бокал с коктейлем «тина колада». – Я должна тебе кое-что объяснить. Подозреваю, ты считаешь, что я – жуткая стерва с планеты Шизофрения, но я вовсе не пытаюсь свести тебя с ума. Я просто сама себя свела с ума, а тебя, похоже, просто затянула по пути. Мне кажется, ты хорошо ко мне относишься, и потому я еле держусь на ногах от страха. Когда парень – ублюдок или козел, все проще, потому что ситуация совершенно ясна. Доверие – не вариант, и тебе не нужно париться насчет того, доверять ли ему. Прямо сейчас я думаю одновременно о десятке вещей, и по крайней мере четыре из них связаны с тобой. Если ты хочешь уйти, поехать домой и забыть мое имя, забыть, как я выгляжу – я ни в чем тебя не виню. Но я хочу, чтобы ты понял: если ты так поступишь, меня это огорчит. И не только в смысле «прости, я так виновата», нет, мне будет жаль, ведь что-то, что могло случиться, так и не произошло. Вот в чем дело. Можешь уйти. Или мы останемся и послушаем, как выступают Where’s Fluffy, когда закончится номер Тони. У меня есть подозрение, что сегодня они устроят сюрприз местной публике.
И после этого она наконец отпивает из своего бокала.
Я слышу, как она делает глоток.
Глубоко вдыхаю. И говорю:
– Моя куртка тебе идет.
Она ставит стакан на стол. Смотрит на меня. И я думаю: «Отлично, я опять выгляжу ненормальным».
Так тому и быть.
– Нет, – продолжаю я, – правда. А если я решу уйти, ты, наверное, захочешь вернуть ее мне. А если ты так поступишь, я не смогу надеть ее, потому что постоянно буду думать о том, как хорошо она сидит на тебе. Пусть даже рукава до смешного длинны, а воротник измят. К тому же, насколько я знаю, некий парень по имени Сальваторе собирается явиться в этот самый клуб в ближайшие две минуты, сказать «Эй, это моя куртка», завязать с тобой разговор и утащить тебя. Как бы там ни было, пусть все это происходит или может произойти, я просто не могу разрушить эту картину – как ты сидишь здесь, напротив меня, в моей куртке, которая тебе идет больше, чем мне или кому бы то ни было еще. Если я не в долгу перед тобой и не в долгу перед собой, то, по крайней мере, я в долгу перед Сальваторе.
