– Tommy, gibt uns mehr zu essen, sonst werden wir Hitler nicht vergessen, – воззвал к министру неряшливо одетый парень, следовавший за приезжими с самого начала.
Слышать это Льюису приходилось и раньше: от женщины, воровавшей уголь на вокзале Даммтор, и от мальчишки на Гусином рынке.
Отправив парня дальше, Лейланд извинился перед высоким гостем за его грубость.
– Что он сказал? – Шоу посмотрел на Урсулу.
– Он сказал: “Томми, дайте нам больше еды, а иначе мы не забудем Гитлера”.
Министр не только не оскорбился, но даже довольно кивнул. У него появился шанс продемонстрировать кое-что.
– Спросите, он это серьезно?
Урсула переадресовала вопрос молодому человеку, который ответил твердо и решительно, не скрывая презрения.
– Он говорит: “Тогда нам жилось лучше, чем сейчас. Так плохо не было никогда, даже в последние дни войны”.
Более других дороживший своим местом, фотограф попросил парня помолчать, но у Шоу проснулся настоящий интерес. Он снова обратился к Урсуле:
– Спросите, рад ли он получить свободу?
В ответ парень указал на каркасный домик. Урсула перевела:
– По-вашему, это похоже на свободу? Со времени окончания войны я побывал в трех лагерях. В Бельгии, в Кельне и вот теперь здесь. Я девять месяцев не видел жену. Почему? Только потому, что воевал за свою страну?
– Как можно улучшить положение? – спросил Шоу.
Парень пробормотал что-то вполголоса.
Урсула спрятала улыбку и опустила глаза.
– Что он сказал?
– Он… он просто очень зол, – ответила она, стараясь защитить не столько Шоу от оскорбления, сколько соотечественника от возможных последствий. – Это говорит его желудок.
Шоу, однако, решил показать, что твердости ему не занимать.
– Он может говорить все, что хочет. Я не против. Ну же. Что он сказал?
Смутившись, Урсула вопросительно посмотрела на Льюиса.
– Думаю, министру важно знать, что сказал этот человек, – решил Льюис.
– “Перестаньте обращаться с нами как с преступниками”. А потом… “Возвращайтесь в Англию”.
– Подозреваю, парень выразился крепче, – догадался Шоу. Льюис тоже спрятал улыбку и кивнул переводчице.
– Примерно так: “Убирайтесь в Англию”.
Везя Урсулу домой, Льюис почти не обращал внимания на дорогу – в голове все крутились слова, что он намеревался сказать Шоу.
– Спасибо, – поблагодарила она.
– За что?
– За то, что пытались сказать правду.
– Я почти ничего не сказал. Не смог показать ему реальное положение дел. Теперь он вернется в Лондон, и никто не узнает, насколько серьезная здесь ситуация.
– Вы слишком требовательны к себе.
– Я болван. Упустил возможность.
– Нельзя сделать все.
Это прозвучало укором. Дорогу перегородил перевернувшийся грузовик. Следы происшествия уже занесло свежим снегом. Проезжая мимо, Льюис увидел человека, выбирающегося из кабины и прижимающего что-то к груди. Он сделал вид, что ничего не заметил.
– Везти меня до самого дома совершенно ни к чему.
– Не хочу, чтобы вы шли пешком в такую непогоду.
– Но вам ведь не по пути.
– Я вас подвезу.
Обогреватель дышал на ноги горячим воздухом. Тепло поднималось, окутывая грудь, отогревшиеся пальцы пощипывало. Вместе с теплом кабину наполнили запахи сырой шерсти, табака и косметики.
– Как они там вас назвали? Лоуренсом Гамбургским? Это плохо или хорошо?
– Зависит от того, кто называет.
Первым так назвал его Баркер, и тогда Льюис не возражал – прозвище даже приятно щекотало самолюбие.
– Это ссылка на Лоуренса. Лоуренс Аравийский, слышали?
Урсула покачала головой.
– Британский лейтенант. Служил в Египте во время Первой мировой войны. Хорошо знал и понимал местных, бедуинов. Написал книгу “Семь столпов мудрости”. Для меня она своего рода библия. Я всегда вожу ее с собой. Иногда Лоуренсом меня называет Баркер. Кто-то, должно быть, услышал…
– И каким он был?
– Похоже, он всегда хотел быть где-то еще.
– Так вы тоже предпочитаете местных?
– Меня постоянно за это критикуют. Даже жена.
Слякоть кончилась, под колесами захрустел гравий, и Льюис ощутил, как изменилась, смягчившись, вибрация руля. Вспомнив Рэйчел, он крепче сжал пальцы.
– Она очень смелая. Не каждая решилась бы жить в одном доме с немецкой семьей. Немногие смогли бы это сделать.
Льюис готов был с этим согласиться, но он никогда не думал о Рэйчел как о смелой женщине.
– Она уже… обжилась?
Обжилась. Подходящее слово.
– Думаю… привыкает. Она… не очень хорошо себя чувствует. Тяжело переживает потерю сына.
О смерти сына Льюис сказал Урсуле после того, как узнал об ее утрате. Справедливый обмен – погибший муж на погибшего сына, – но вдаваться в подробности он не стал. И не намеревался.
– Думаю, мне было бы очень трудно. Жить с врагом. С теми, кого винишь в смерти сына. И с мужем, который так заботится об этом враге. Трудно.
Она вывела все это из крупинки информации. И так быстро. Как ей удалось?
– Да. Но… она должна… – Льюис оборвал себя – и так уже сказал лишнее.
– Должна?
– Она… Я надеялся, что со временем… ей удастся преодолеть это и жить дальше.
– Почему? Время ничего не решает.
Ответить было нечем.
– Смерть сына… такое не излечишь, – добавила Урсула.
Льюис выдохнул, и внутренняя сторона ветрового стекла затуманилась. Он вытер его перчаткой.
– Та еще погодка.
Урсула поняла невысказанное пожелание.
– Извините. Это не мое дело.
– Нет, нет. Все в порядке.
Некоторое время оба молчали.
– У вас ведь есть еще один сын?
– Да.
– И какой он?
Льюис улыбнулся. Эдмунд радовал его, но он слишком плохо знал сына, чтобы говорить о нем.
– Он… хороший мальчик.
Руль вдруг выпрыгнул из пальцев и крутанулся по часовой стрелке, потом против, словно его вертел пьяный призрак. И хотя Льюис тут же вцепился в руль, их уже несло в сторону, одновременно разворачивая в медленном танце. Он позволил “мерседесу” отдаться на волю случая и с криком “Держитесь!” правой рукой накрыл Урсулу, защищая от неминуемого удара. Машина беззвучно уткнулась в сугроб и замерла, удара не последовало, но руку Льюис убрал не сразу.
