Снова это слово. Esel. И еще что-то насчет британцев и кекса.
Ози попытался отвлечь Берти, помахав какой-то штукой, похожей на бутылочку с лекарством. Так укротитель, щелкая хлыстом, гонит льва от стула к огненному кольцу, а от кольца к лестнице, не давая ему вспомнить, что он – дикий зверь.
– Берти, schau mal, was wir fur dich haben! Pervatin!
[63]
Берти схватил склянку и сразу проглотил две таблетки. Ози хлопнул в ладоши, и остальные принялись выворачивать карманы. Отто достал церковное блюдо для сбора пожертвований, положил его на землю, и мальчишки стали бросать на него жалкие подношения: лекарства от венерических болезней, презервативы. Сам Ози с заметной неохотой расстался с большей частью подарка Эдмунда.
Берти оживился:
– Wo hast du den Zucker gefunden?
[64]
Никто не ответил.
Ози что-то забормотал про отели, но Берти это не понравилось. Схватив Дитмара за горло, он поднес к его глазу тлеющий кончик сигареты. Сигарета обожгла ресницы, и Дитмар вскрикнул.
Эдмунд сглотнул поднявшийся изнутри кисловатый комок. Горячая моча обожгла бедро. Он хотел сказать Берти, чтобы тот остановился, но боялся открыть рот, хотя и понимал, что ответственность за происходящее лежит отчасти и на нем. Что бы сделал отец?
– Остановитесь! Пожалуйста… Прекратите.
Услышав английскую речь, Берти тут же отпустил Дитмара, и толпа расступилась перед ним, освобождая путь к Эдмунду.
– Нормально, Берти. Он свой, – сказал Ози. – Он принес циггиз… принес сахар. Он хороший томми.
Горячая моча стекла в сапог. Ощущение тепла было даже приятным, но ноги вдруг стали будто чужими и задрожали; бежать Эдмунд не смог бы, даже если бы захотел. Снова вспомнился отец. В отличие от него Эдмунду грозила совсем не героическая смерть. Если его найдут, то увидят и желтое пятно на снегу. Герои не писают в штаны. Эдмунд Морган: Упокойся в Моче.
Но Берти почему-то не сдвинулся с места, словно обдумывал, прикидывал что-то. Потом вполголоса посовещался с Ози. И наконец настороженно повернулся к Эдмунду. Посмотрел на поднос. Взял пачку “Плеерс”.
– Приноси циггиз, – сказал он по-английски. – Сюда. Каждую неделю.
– Да…
– Или я сделаю вот так. – Он поднес к его глазу сигарету. – С тобой.
Ози повернулся к Эдмунду:
– Хороший томми. Ты приносить циггиз… здесь… завтра und… – он пересчитал пальцы, показывая недельный промежуток, – und потом.
Эдмунд закивал, не жалея шеи.
Берти собрал сахар и швырнул в огонь. Кусочки упали на проволочную решетку клетки, и Ози с воплем прыгнул за ними, но пламя было слишком сильным, и он тут же, как лягушка, скакнул назад, опалив полы пальто, и покатился по снегу, сбивая огонь. Мальчишки засмеялись.
Берти забрал остальные подношения и ткнул пальцем сначала в Эдмунда, потом в виллу Любертов. Эдмунд понял общий смысл жеста, но большего ему и не требовалось. Попятившись под свирепым взглядом Берти, он повернулся и, спотыкаясь, не чувствуя ног, побежал к дому.
Окна занесенных снегом барачных домиков Хаммербрука мерцали золотистым светом керосиновых ламп, отчего весь лагерь выглядел уютной, довольной жизнью деревушкой.
– Приди, приди, Эммануэль, – пробормотал, узнав мелодию, министр Шоу, следуя за Льюисом по протоптанной между домиками тропинке к собравшимся у пункта раздачи людям.
Как и можно было предвидеть, продолжавшийся два последних дня снегопад скрыл следы раздора, вынудив протестующих убраться с улиц. До сих пор все увиденное убеждало Шоу в том, что, да, ситуация трудная, но власти справляются с ней наилучшим образом – даже заводские рабочие спрятали свои плакаты. Здесь, в лагере, Льюис надеялся представить гостю (и сопровождавшему его фотокорреспонденту “Ди Вельт”) неопровержимую картину нужды. Прибыли представители Красного Креста, Общества квакеров и Армии спасения, духовой оркестр которой играл рождественские мелодии, а их коллеги разливали суп и раздавали продовольственные пакеты выстроившимся в очередь “перемещенным лицам”.
– Приятно видеть, полковник, что вы их кормите.
– В этом месяце от истощения умерли двадцать человек. Положение ухудшается. Без продовольственных пайков эти люди обречены на голод. Германия не способна прокормить себя.
– Но ведь кругом поля и луга.
Фотограф попытался развернуть Шоу в нужном ему направлении для очередного снимка.
– Продуктовая корзина досталась русским, но они делиться не собираются, – сказал Льюис, понимая, что министр слушает его вполуха. – Раньше город получал продовольствие из сельскохозяйственных районов, которые теперь под контролем русских, но они не дадут ни зернышка, пока мы не передадим им заводское оборудование. В результате девяносто процентов продовольствия ввозится в британскую зону извне. Два миллиона тонн продуктов в день. Суда не могут зайти в порт из-за льда. Если же демонтировать заводское оборудование, немцам негде будет работать. А между тем многие вообще не могут работать, потому что не прошли проверку на благонадежность. Порочный круг.
Шоу задумчиво кивнул, но Льюис чувствовал, что перебрал с информацией, не сумев выделить главное. В разговор снова вмешался фотограф:
– Господин министр, не могли бы вы встать за стол. Я бы хотел снять, как вы раздаете продукты.
Инструкции, полученные Лейландом в редакции “Ди Вельт”, были простыми и ясными: представить британцев в хорошем свете, показать германской публике, что в трудный час британцы подставят немцам плечо. Несколько нужных снимков он уже сделал: Шоу за школьной партой рядом с тремя улыбающимися немецкими девочками, прилежно изучающими книгу по истории с изображением британского парламента (“немецкие дети постигают основы демократии”); Шоу в типографии “Ди Вельт” (“немцы снова пользуются плодами свободной прессы”). Но, конечно, снимком дня должен был стать “министр раздает продовольственные посылки благодарным немцам”. Фотография покажет немцам, что британцы компетентны и участливы, приглушит критику в адрес Контрольной комиссии и выставит Шоу человеком действия. Что касается ритуала, то министр знал его хорошо: задай вопрос, пожми руку, изобрази озабоченность.
Поздоровавшись по-немецки с пожилой женщиной, Шоу великодушно наклонился, чтобы вручить ей подарок. Старушка приняла его с гримасой и отошла, не сказав ни слова, министерское сочувствие ее не тронуло. Фотоаппарат щелкнул – но где же благодарность? Ему нужно схватить именно благодарность. Следующей к столу раздачи подошла мать с ребенком. Корреспондент приготовился. Шоу машинально благословил девчушку жестом согретой перчаткой руки и протянул пакет, как какой-то переодетый в штатское святой Николас. Фотограф присел, прицелился и щелкнул.
