К полудню они добрались до холма Ла-Малагенья. Ополченцы НКТ планировали в ближайшие дни атаковать Кордову, расположенную в тринадцати километрах к югу. Однако в войсках царила полнейшая дезорганизация. Командование практически отсутствовало. Солдаты напоминали новобранцев, полных отваги, но совершенно не обученных. Небольшая группа ополченцев браталась с журналистами, которые, готовясь освещать наступление, совершенно расслабились, проводили время за картами и возлияниями.
– Самое тоскливое на войне – ждать, парень, – сказал, заметив на лице Капы разочарование, один матерый репортер. Это был Клементе Симорра из «Ла Вос», с которым они познакомились в «Чикоте», только без своего транзистора и наушника.
Но долго ждать и не пришлось. Несколько минут спустя солдаты двинулись в бой. Это была первая стычка, которую Герда и Капа увидели вблизи. Группа состояла из нескольких журналистов и пятидесяти ополченцев, чьей задачей было защищать артиллерийский полк из Мурсии, расположенный за первой линией пехоты из Алькоя. Капа настаивал, чтобы Герда ушла с холма.
– Слишком опасно, – заявил он.
– Опять ты за свое, – ответила она обиженно. – Мы уже много раз это обсуждали.
Она встала на ноги, чтобы достать зажигалку из кармана брюк. Поднесла к губам самокрутку. Капа все так же твердо смотрел на нее, не желая уступать.
– И не вздумай.
– Что ты о себе вообразил? Ты кто мне, отец? Брат? Нянька? – теперь она смотрела на него в упор, в глазах горел вызов.
– Не дай бог, с тобой что-нибудь случится, – сказал он примирительным тоном со своей обычной кривоватой улыбкой, то ли насмешливой, то ли ласковой, и добавил: – Не то чтоб я особо переживал, но не хотелось бы остаться без импресарио.
– Придется привыкать.
Звучало это как угроза, да ничем иным и не было. Капа отвел глаза. Она отвечала быстро, уверенно, и было видно, что никому спуску не даст. Капа снова взглянул на Герду и смотрел минуты полторы, не говоря ни слова. До чего же решительная, уверенная, дерзкая, как никто способная вывести его из себя.
– Ладно, – сказал он. – Как хочешь.
Он любил эту тощую, упертую, эгоистичную и несносную еврейку. Любил до мозга костей.
Они пошли вслед за колонной к вершине холма, по жнивью цвета охры, в котором попадались камни, а кое-где торчали покалеченные недавним обстрелом деревья. Вдали виднелись голубоватые очертания сьерры. Капа шел впереди, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть, справляется ли Герда с подъемом. Один раз подал девушке руку, чтобы помочь вскарабкаться на крутой уступ скалы, но она отказалась от помощи.
– Я сама, – отрезала Герда. Она всегда хотела справляться сама.
Краем глаза Капа следил за тем, как Герда взбирается по самому крутому участку у вершины холма. Молча, без стонов, без жалоб, осматриваясь в поисках очередного сюжета для снимка.
– Делай точно то же, что и я. Не отходи от меня. Внимательно наблюдай за местностью. Всегда примечай склон, чтобы укрыться. Передвигаться надо перебежками. – Капа давал ей инструкции не глядя, как будто говорил сам с собой, угрюмым, мрачным тоном. – И ни в коем случае не поднимай чертову камеру объективом к солнцу, когда рядом самолеты!
«Серро-Муриано, 5 сентября 1936 года. Молоденькие парень с девушкой… почти дети, – писал Клементе Симорра в своей заметке, сделав Герду и Капу, не спросив у них позволения, героями дня, – с одними только камерами в руках, с «лейкой» и «роллейфлексом», ловят каждое движение самолета, покачивающего крыльями прямо у них над головой.
Он и она, ребята, которые работают тут вместе со мной, умудряются делать снимки в самой гуще событий. Шныряют по наиболее простреливаемым участкам… Журналистская отвага – не миф, поверьте мне. Это смелость юных, стремящихся запечатлеть историю. Это наши люди. Люди с Левого берега».
Наступление прекратилось между часом и тремя пополудни. Они воспользовались передышкой, чтобы восстановить силы в базовом лагере. Сели рядом. Капа не сводил глаз с Герды. Серая рубаха так плотно облегала ее упругую грудь, что он внезапно почувствовал, как жмут в паху брюки. В последнее время с ним это случалось все чаще и чаще. Опасность обостряла все инстинкты, и те, что помогали вовремя пригнуться и спрятаться за косогором, и те, что требовали стиснуть Герду в горячих объятиях, – неудивительно, ведь смерть могла в любую секунду настигнуть фотографа, как Марио Аррьетта, корреспондента «Юманите», погибшего на Арагонском фронте вскоре после того, как они уехали из Лесиньены. Или погибнет она, и этого Капа выдержать не сможет, так что умрет и сам от отчаяния и тоски и от раскаяния, потому что не простит себе, что вовремя не влепил ей пощечину. Ему с самого утра хотелось это сделать. Взять и врезать ей хорошенько. Чтобы опомнилась. Потому что одно дело снимать тыловые операции, и в этом он ей никогда не чинил препятствий, и совсем другое дело – передний край. Тут все совсем по-другому. Тут надо ползать на брюхе под огнем, по уши в грязи, пытаясь продвинуться вперед хотя бы до ближайшей каменной ограды, чтобы увидеть наконец, что творится по ту сторону. Но вот она сидит рядом с угрюмой физиономией, лоб исцарапан, брюки в грязи, далекая, как никогда, преисполненная уверенности в своей правоте, с кьеркегоровской морщинкой между бровей, и единственное, чего ему хочется, – целовать ее до тех пор, пока морщинка не разгладится. Капа ничего не мог с собой поделать. Невозможно было злиться на Герду дольше нескольких секунд. Он хотел сжать ее крепко-крепко, так, чтобы она забыла обо всех резких словах, которые они друг другу наговорили и наговорят еще, потому что важно было лишь одно: ощутить друг друга телом накануне битвы. Тепло. Близость. Нежность. Покой. Но Герда, казалось, была всецело занята едой. Галеты из конопляного семени и свежий сыр. Обтерев нож куском хлеба, она засунула его обратно в карман, не проронив ни слова. Свинцовые тучи плыли над горизонтом.
После обеда они разошлись в разные стороны. Капа решил остаться с ополченцами из Алькоя в траншее недалеко от склона холма, надеясь сделать фотографию, на которой видно бы было движение, действие. Она предпочла пройти несколько километров вперед с остальными журналистами, в надежде, что состоится объявленный артобстрел республиканцами позиций генерала Варелы в Кордове. Среди иностранных журналистов был девятнадцатилетний канадец Тед Аллан, с которым она подружилась. Застенчивый, длинноногий, светлоглазый, он немного походил на Гэри Купера в фильме «Жизнь бенгальского улана».
Именно Тед первым услышал автоматную очередь со склона Ла-Малагеньи. Тра-та-та-та-та-та-та… И следом – тишина. Потом – еще очередь, покороче: тра-та-та-та. И опять гулкое молчание. Они были на равнине, и звук долетал, отраженный окрестными холмами.
– Это итальянский автомат «бреда», – сказал Тед. – Похоже, перекрестный огонь.
Канадец был молод, но отслужил свой срок в саперных войсках и знал, о чем говорит. Он мог определить, откуда стреляют, за несколько километров – по долготе эха. Тед машинально взглянул на часы. Пять вечера. Все опасались, что вражеские войска просочатся в тыл республиканцам и обстреляют их позиции и спереди, и сзади, взяв в клещи. Алькойское ополчение было вооружено только винтовками Маузера и легкими пулеметами.
