В эти месяцы пришлось много и тяжело работать. С утра до ночи, до изнеможения. В гостиницу они возвращались без сил. Иногда даже засыпали, не успев раздеться, обнявшись, упав поперек застеленной кровати, она – прижавшись щекой к его животу, как дети, вернувшиеся домой из долгой поездки. Где-то зрела война, готовая ворваться в мир, как ворон, внезапно влетающий в открытое окно.
Слишком много накопилось долгов, пленка и реактивы стоили дорого, редакции газет расплачивались с опозданием. К тому же с ними был Корнель. После смерти отца младший брат Эндре приехал к ним в Париж. Это был тощий застенчивый семнадцатилетний парень с костлявыми плечами и лицом, похожим на беличью мордочку. Поначалу Корнель собирался изучать медицину, но кончилось дело тем, что он вместе со всеми принялся проявлять фотографии в гостиничном биде. Надо срочно добыть денег – день и ночь крутилось в голове у Герты. И однажды ее осенило. Идея была просто гениальная.
Они придумали персонаж, некоего Роберта Капу, американского фотографа, богатого, знаменитого и талантливого. Мечтателя Эндре заворожило это имя. Звучное. Короткое. Легко произносимое на любом языке. К тому же оно напоминало имя режиссера Фрэнка Капры, осыпанного «Оскарами» за фильм «Это случилось однажды ночью» с Клодетт Кольбер и Кларком Гейблом в главных ролях. Кинематографический, космополитичный псевдоним, не привязанный ни к какой определенной стране, ни к какой национальности, ни к какой религии. Идеальное имя для бродяги без родины.
Она тоже сменила образ. Я – Таро. Герда Таро. Те же гласные, что в имени Греты Гарбо, ее любимой актрисы. Столько же слогов. Та же музыка. Это имя могло быть испанским, шведским, балканским. Любым – только не еврейским.
Что ж это за мир, если даже имени сам себе выбрать не можешь, говорила она.
Это была игра и ничего больше, невинное плутовство, без злого умысла. Раздвоиться, преобразиться в другого человека, исполнить роль – совсем как в детстве, в Штутгарте, когда она, закрывшись в комнате, изображала актрису немого кино.
С актерами все было ясно. Требовался только хороший сценарий, и они быстро его придумали. Эндре делал снимки, Герда их продавала, а слава доставалась Роберту Капе. Но поскольку предполагалось, что он весьма востребованный профессионал, Герда отказывалась продавать его негативы дешевле ста пятидесяти франков за штуку. Это втрое превышало обычный тариф. В очередной раз слова ее матери оказались пророческими. Прав был и Дежё Фридман: притворись удачливым – и удача придет.
Иногда, понятное дело, возникали проблемы, мелкие нестыковки в сценарии, но они умудрялись ловко выпутываться. Если Эндре не приносил удачных снимков с митинга Народного фронта или с очередной забастовки рабочих завода Рено, Герда его покрывала:
– Эта сволочь Капа опять закатился на Лазурный Берег с какой-то актрисулькой. Мерзкая рожа!
Но ни одна игра не бывает уж вовсе безобидной. И невинной. Эндре целиком отдался роли Капы. Она пристала к его коже. Эндре изо всех сил старался превратиться в американского фотографа, везучего и отчаянного, каким его придумала Герта. Однако в глубине души по-прежнему жила тоска: он никак не мог выяснить, в кого же из двоих она влюблена. Эндре любил Герту. Герда любила Капу.
А Капа, как и положено идолу, обожал только себя самого.
Камера его всегда была в центре событий. На верхнем ярусе «Галери Лафайет», в цехах завода Рено, на трибунах стадиона «Буффало», где более ста тысяч французов собрались отметить победу забастовщиков-металлургов. В толпе, в городской суете, на митингах, в поисках новой перспективы, той, что позволит разгадать загадку вечно утекающего сквозь пальцы времени.
Дни неслись со скоростью ласточкиного полета. Злоба дня поглотила Герду и Эндре, они и сами не заметили как. Они чувствовали такое единение с миром, что потеряли осторожность. Между тем были люди, отслеживавшие каждое их движение: первый утренний кофе в кафе «Ле Дом»; ее рука забирается ему под рубаху в автобусе в Сен-Дени; любовь на полной скорости прямо за спиной таксиста по пути от Пон-Нёф до клуба «Мак-Магон»; солнце, просачивающееся сквозь пальцы Герды на лестнице в гостинице «Блуа», когда она закрывает ему глаза ладонями, а он, будто в трансе, принимается раздевать ее, его губы нетерпеливо ищут ее, он задыхается, ее пальцы борются с пуговицами на его рубахе, его язык щекочет ее гордый подбородок, и так, сплетясь, они поднимаются, с остановками на каждой площадке, на третий этаж к своей комнате, и у них уже не хватает сил повернуть ключ в замочной скважине. Целая шпионская сеть сплелась вокруг них, но любовь ничего не замечает. Она слепа. Один только Чим с проницательностью опытного талмудиста порой замечал странные совпадения, одни и те же лица, мелькавшие слишком часто в одних и тех же местах, тайные маневры, не предвещавшие ничего хорошего.
Но со своими новенькими аккредитационными удостоверениями и неожиданно обретенной новой личностью влюбленные чувствовали себя в безопасности. Молодые. Красивые. Непобедимые. Как будто прошлое исчезло в мгновение ока. Роберт Капа и Герда Таро на нулевой отметке своего пути. Можно ли вообразить что-то прекраснее?
3 мая коалиция левых, сформировавшая Народный фронт, вошла в Елисейский дворец, как случилось незадолго до того в Испании, и Роберт Капа запечатлел каждый миг этой эйфории. Всего три месяца назад немецкие войска без боя заняли Рейнскую область, нарушив Версальский договор. Вся Франция содрогнулась. Парижане мобилизовались. Тысячи граждан вышли на улицы, и, когда они заполнили площадь Оперы, чтобы увидеть на огромном экране результаты голосования, их лица, озабоченные, напряженные или полные надежды, навсегда остались на снимках Капы. Две трети парламента заняли социалисты во главе со своим лидером Леоном Блюмом, героем, пережившим фашистское покушение в феврале. Красные знамена развевались над министерствами. На всех площадях Монпарнаса уличные аккордеонисты играли «Интернационал».
В июле Мария Эйснер попросила Герду, чтобы та договорилась с Капой о репортаже, посвященном двадцатилетию Верденского сражения – самой кровопролитной битвы мировой войны. На фотографиях предстала гнетущая картина: громадная пустошь, покрытая обугленными остовами деревьев и воронками, полными застоявшейся воды. Церемония вышла очень трогательной. Воинское кладбище было освещено сотнями прожекторов. Все ветераны встали перед белыми крестами и возложили по букету цветов на могилы. Торжественное молчание внезапно прервал пушечный выстрел. В этот момент прожектора погасли, и толпа оказалась в темноте. Речей не было. Только голос четырехлетнего ребенка попросил о мире во всем мире. От его призыва, разнесенного громкоговорителями надо всем кладбищем, у собравшихся прошел мороз по коже.
Но и это не помогло. Вскоре после возвращения из Вердена Герта и Эндре, точнее, Герда и Капа ужинали с друзьями, отмечая принятие Народным фронтом решения о повышении зарплат. Они сидели на балконе «Гран-Монд», где официанты готовили лучшие коктейли на Левом берегу. На Герде было черное платье с глубоким вырезом на спине, придававшее ей вид голливудской дивы, Капа красовался в светлом пиджаке со светлым галстуком. Легкий ветерок шелестел в ветвях деревьев вдоль Сены. Музыка, смех, звон бокалов, и вдруг снова, среди этого счастья и веселья, взмах воронова крыла.
