– И где он?
– Мне кажется, вчера я забыл ту куртку в баре.
– Твою же мать, Тарик!
– Прости меня. – Он собрался уходить, но потом остановился и добавил: – Джулиан просил передать, что любит тебя.
Два дня спустя Тарик улетел в Марокко, а на следующий день я отправилась в Нацвейлер. Чтобы наверняка попасть в концлагерь в рабочие часы, мне пришлось уехать из Парижа ранним утром.
«Бастилия», «Площадь Республики»… В метро одно известное название сменялось другим. Вскоре объявили остановку «Жак Бонсержан». Про это место можно знать две вещи: одни скажут, что так звали юного борца Сопротивления, казненного немцами во время войны. Для других этот район – новый центр клубной жизни Парижа. Несколько месяцев назад я бы с восхищением отнеслась к первым и с глубоким презрением – ко вторым. Но теперь я во всем сомневалась. Дома я проверила имена кукол, Мариус и Козетта, и обнаружила, что так звали героев романа «Отверженные» – произведения, которым я никогда не интересовалась в силу легкой брезгливости по отношению к мюзиклам. Так что вот: самая известная книга девятнадцатого века, а я ее не читала. Более того, если бы не Джулиан, я бы никогда не узнала, что рю де ля Гут д’Ор – место действия другого романа девятнадцатого века, почти такого же известного, как и роман Гюго. Я ведь даже не посмотрела, кто такой Жорж Брассенс – художник или певец. «Что ж, нельзя знать все», – подумала я, когда поезд остановился на Восточном вокзале. И если уж на то пошло, просвещение и тьма – несуществующие полярности. На самом деле есть лишь разные степени невежества.
В переходе я зашла в супермаркет «Маркс и Спенсер» и купила сандвич с ветчиной и горчичным соусом, чтобы перекусить в поезде. Название магазина напомнило мне одну историю, которую однажды рассказал мне брат. По его словам, для розничных продавцов эти сандвичи производила корпорация «Хайнц» – на фабрике в английском городке Лутон, известном своей мусульманской диаспорой. Уоррен говорил, что рабочий коллектив фабрики составляли несколько приезжих семей, которые друг за другом приглядывали и время от времени просили своих двоюродных сестер и братьев подменить их на время отпуска. «Но так ли уж они счастливы? – думала я, расплачиваясь за сандвич. – И нравится ли им вообще работать с ветчиной?» В конце концов, восстание сипаев когда-то началось с того, что индийские солдаты-мусульмане возмутились, что пули – а может, ружья, – которые им выдавали, были смазаны свиным салом. Погодите, или речь шла о солдатах-индуистах и коровьем жире? Если так, то получается…
«Да остановись ты уже!» – сказала я себе. Эта привычка искать взаимосвязи сведет меня с ума. Надо сосредоточиться на настоящем.
Добравшись до Восточного вокзала, я отыскала нужную платформу и села в поезд до Страсбурга. До отправления оставалось десять минут. С бутылкой «Эвиана» и сандвичем наготове я устроилась поудобнее у окна и открыла книгу.
Сосредоточиться на чтении у меня не получилось. Тогда я принялась рассматривать пейзаж, вынуждая себя обращать внимание на детали, как это делал бы натуралист. Местность – в основном равнинная, с небольшими подъемами… Параллельно дороге тянется шоссе; квадратные автомобили однотипного дизайна… Ветровые установки, березовые рощи… Еще зеленые, словно размеченные по линейке, поля пшеницы… Лиственные леса, гнезда упитанных грачей…
Другие пассажиры в моем вагоне либо спали, либо играли в телефонах. Рядом сидел мужчина в ковбойской куртке, от которой пахло дешевой кожей.
Чем дальше на восток, тем выше поднимались холмы. Теперь за окном мелькали фруктовые сады с персиковыми и яблоневыми деревьями. Косогоры становили круче – постепенно мы приближались к подножию Вогезов.
Андре Боррель и трех ее напарниц по УСО привезли сюда из парижской тюрьмы Фреи – вероятно, по той же самой дороге. В этом я была почти уверена, хотя… Может, сначала они заехали в Карлсруэ? Случалось, что в процессе депортации пленники переживали редкие моменты беспечности. Выйдя из тюремных камер, эти женщины наконец смогли немного отвлечься: поиграть в карты, выкурить сигарету и, конечно, обменяться историями. Редкая ситуация, в которой они, с одной стороны, снова ощутили свою принадлежность к Сопротивлению, а с другой – зажили самой обычной жизнью: болтали, смеялись, радовались ощущению дружеского плеча. Никто толком не знал, что происходит, даже охранявшие их немцы; они и сами порой садились поиграть с женщинами в вист. Никто не понимал, что ждет их по прибытии. Все, конечно, слышали, что там были виселица и газовая камера, но лагерем смерти Нацвейлер не считался. Умирали в нем лишь немногие – люди, попадавшие под директиву «Nacht und Nabel», «Ночь и туман», и отмеченные желтой звездой. По этому знаку нацисты понимали, что человек не должен вернуться обратно в мир и его можно до смерти загонять на работе. Что касается Андре и ее подруг, на тот момент они, пожалуй, еще не до конца осознали, как работает нацистская логика.
Я наблюдала за пассажирами в вагоне и в какой-то момент неожиданно услышала низкие голоса четырех женщин, которые говорили о чем-то между собой, время от времени срываясь на нецензурную лексику. Профессор Путнам всегда говорила нам, что смерть – это не закрытая дверь и что прошлые жизни навсегда остаются с нами и доступны для изучения в любой момент. Однако присутствие этих женщин стало настолько явным, что перешло границы всякого исторического сострадания. Я попыталась их приглушить.
Что я знала про Андре Боррель? Совсем немного, хотя и собрала воедино все упоминания, которые попались мне в книгах и архивных документах. На фотографиях у нее было решительное лицо, которое в зависимости от освещения казалось то бесстрастным, то красивым. Она рано бросила школу и пошла работать сначала в магазин одежды, а потом в пекарню «Пюжо» на авеню Клебер. Для Матильды и Жюльетт этот район был слишком фешенебельным, зато по соседству располагался немецкий военный штаб. Возможно, Клаус Рихтер приходил в ту самую пекарню, и стоявшая за кассой Андре пробивала ему торт или круассан.
Она ненавидела марионеточное правительство Виши и с презрением наблюдала, как во Францию стекались немцы. Она присоединилась к южной ячейке Сопротивления, а когда нацисты ее раскрыли, сумела бежать в Лондон, где прошла курс подготовки в УСО. На фотографиях того периода она снята в форме и кепке со значком «КМСП», службы медицинских сестер ВС, которая давала прикрытие агентам УСО. Как только Андре приземлилась во Франции, ей тут же поручили опасное задание в тандеме с Френсисом Саттиллом – лидером английской ячейки. Именно он позже называл ее «примером для каждого из нас». Затем она влюбилась в радиста по имени Жильбер Норман. А после предательства группы «Проспер» угодила в парижскую тюрьму. Чтобы не падать духом, она писала письма на папиросной бумаге и упрашивала охранников, чтобы те отправляли их ее сестре.
Хоть и немногие отдают дань уважения подвигам Андре, она была реальной исторической фигурой. Матильда Массон и Жюльетт Лемар – тоже реальные люди, но о них знает лишь узкий круг историков вроде меня; может, что-то еще помнят их семьи, но не думаю, что им известно больше. Подруга Жюльетт, Жоржетт Шевалье, посвятила свою жизнь Сопротивлению, и о ней вообще не писали в книгах. Позывной «Симона» принадлежал девушке, чьего имени не знал даже Арман, а если и знал, то никогда не открыл его Матильде. Еще, конечно, Клемане… Незнакомка со старинной фотографии, приходившая ко мне во сне. С уверенностью можно сказать лишь то, что во время оккупации она жила в Париже, но чем она занималась на самом деле – тайна, покрытая мраком. Вероятно, мы об этом никогда не узнаем. Историческое, реальное, возможное… Мне приходилось из последних сил хвататься за эти определения.
