Аудиофайл оказался записью монолога какой-то старухи, которая говорила низким надломленным голосом. Звали ее Жюльетт Лемар, и я о ней уже слышал – когда-то она жила возле «Сталинграда». Качество было, конечно, дерьмовое. Чтобы расшифровать всю запись, я просидел до трех часов утра. Вот что рассказала старушка Жюльетт.
Спустя несколько месяцев немецкий офицер вернулся. На этот раз майор Рихтер пришел один. Держался он очень вежливо – и со мной, и с Софи – и купил для своей жены прекрасное шерстяное пальто. Немцы всегда что-то покупали и не только в таких магазинах, как наш, – они не брезговали даже блошиным рынком в Клиньянкуре. Смешно подумать, но у нас тогда еще продавали какие-то вещи, которые они не могли купить дома. Позже я узнала, что виной тому были германская экономика и инфляция. Их магазины уже много лет стояли пустыми.
Уходя, он снова пригласил меня на ужин. Он упомянул название одного модного ресторана рядом с Оперой, о котором я и мечтать не могла. Уж не знаю почему, но я сказала, что подумаю.
Офицер спросил: «Когда же вы определитесь, мадемуазель?» Я обещала дать ответ, если он заглянет в магазин ближе к выходным, но он извинился и сказал, что в конце недели уедет читать лекцию в каком-то училище. В итоге мы договорились, что он придет через неделю.
Каких-то специальных правил на этот счет не было. Я знала девушек, которые, познакомившись с немцами в районе площади Пигаль, позволяли им угощать себя напитками. Если они рассчитывали на какую-то выгоду, то могли провести с ними ночь. Еще были модницы, собиравшиеся в «Колизее» на Елисейских Полях, – те принимали от немцев коктейли и приглашения на ужин и, может, после этого даже не прыгали к ним в постель. Не знаю. Мы с Софи считали, что с каждой из них можно было договориться о цене.
С Клаусом Рихтером я, конечно, спать не собиралась. Он был женат, немец и к тому же вдвое старше меня. Я была молода, бедна и невинна. Мои верующие родители придерживались строгих взглядов. Они хотели, чтобы я вышла замуж за хорошего человека, который бы сумел обо мне позаботиться, – и я бы никогда такого не нашла, если бы с кем-то переспала до брака. Так что ни о чем подобном я даже не думала. И все же было в Клаусе Рихтере что-то притягательное. Такой добрый и такой печальный. Мне не хотелось вводить его в заблуждение, обещая то, чего я не могла ему дать.
Я очень долго обсуждала ситуацию с домашними. Каждому приходилось принимать решения, и, конечно, большинство этих решений не касалось романтических связей с солдатами. В основном речь шла о повседневных вещах: здороваться ли с ними на улице, уступить ли дорогу, читать ли газеты, которые издавались под германским руководством. Но по большому счету немцы заправляли всем, поэтому каждый из нас в той или иной мере шел у них на поводу. Ты не мог жить как отшельник.
Моя мать была против любых свиданий с мужчинами. Она высоко ценила женскую скромность. К тому же я была единственным ребенком. Отец спросил, как в такой ситуации поступают другие девушки. Моя подруга Ивонн Бонне встречалась с немцами по крайней мере трижды и очень этим гордилась. Они дарили ей подарки: ленточки, гребни, букеты цветов – всякую мелочовку, которой она любила хвастаться в компании друзей. Я была почти уверена, что хотя бы с одним из своих немцев она переспала. Правда, родителям я о своих догадках рассказывать не стала.
Как бы то ни было, в подобных вопросах мой отец, в отличие от матери, проявлял некоторую беспечность. Он говорил, что в наше время люди изобретают правила на ходу, поэтому никаких правил не существует. Как и многие, он считал, что война скоро закончится. Германия, конечно же, победит, и задача каждого из нас – сделать все, чтобы после этой победы Франция оказалась второй главнейшей страной в Европе. Время от времени отцу приходилось вести дела с немцами, и он никогда на них не жаловался, поэтому не видел ничего зазорного в том, чтобы строить подобные планы на будущее. К тому же Клаус Рихтер произвел на него впечатление: офицер, да к тому же еще и майор.
В конце концов отец сказал: «Мы воспитали тебя приличной девушкой. Теперь тебе двадцать два, и мы тебе доверяем. Совершенно очевидно, что твой немец – настоящий офицер, ничего общего с теми мужланами, которых приводит домой твоя подруга Бонне. Думаю, тебе стоит пойти. Поешь вкусненького и обязательно закажи шампанского. Ну а если сумеешь припрятать что-нибудь и принести родителям, будет еще лучше». Таким уж человеком был мой папа.
Мать вновь попыталась меня отговорить, ссылаясь на церковь и традиции, но я попросила ее не волноваться и заверила, что пойду, только если немец пообещает привезти меня домой к десяти. Мне так хотелось независимости. Я обожала ездить на метро. Обожала красивую одежду и каждый день подолгу решала, что надеть на работу. Большинство вещей я покупала в комиссионках, но к тому моменту уже могла позволить себе угольную юбку из тонкой шерсти, которую давно присмотрела в нашем магазине – потому что нам, как сотрудницам, полагалась хорошая скидка. Весь секрет заключался в том, чтобы правильно подобрать материал и цвет; мне нравилось время от времени ловить на себе восхищенные взгляды мужчин – и не флирт, и ни к чему тебя не обязывает. Просто мне нравилось быть молодой и жить в Париже, пусть даже в такое странное время. Мне хотелось размять ноги, расправить крылья.
Когда Жюльетт рассказывала про свою одежду и поездки на метро, я представил себе, что она – та девушка, которую я встретил на ступеньках станции «Сталинград». Не мать или бабушка той девушки, а один и тот же человек.
Покончив с переводом, я перетащил файл в середину рабочего стола и назвал его «Продавщица». Я понятия не имел, в чем заключается его важность, и уж тем более какое отношение он имеет к «истории». И все же мое сердце переполнило какое-то странное томление, и я обрадовался, узнав, что Жюльетт так и не переспала с тем нацистом.
На следующий день я работал в вечернюю смену, поэтому в полдень спустился в метро, доехал до «Шемен-Вер», а оттуда дошел пешком до площади Вогезов. Затем я прогулялся через Маре по рю де Фран Буржуа. Не нравилось мне это место. Дома из пыльного белого камня, дорогие бутики и куча туристов. Район был старым, как наша касба, но каким-то унылым и бескровным; к тому же мужчины там ходили, взявшись за руки, – типичные марикопы, как назвал бы их мой отец. Спустившись по узкой улочке, я зашел в пару фалафельных и в одну американскую закусочную, чтобы узнать средний размер аренды и налогов. Люди за прилавками (один из которых был евреем, с пейсами и в черной шляпе) смотрели на меня в изумлении, но все-таки давали примерные цифры или, по крайней мере, предлагали позвонить попозже, когда на месте появится управляющий. К тому моменту я уже порядком проголодался (у Ханны дома нашлись только фрукты и немного отрубей, но хватило их ненадолго), поэтому решил, прежде чем продолжу изучение цен на недвижимость, зайти в свое любимое местечко, о котором уже говорил. Ресторан «Фланч» располагался по соседству с центром Помпиду, который всегда приводил меня в легкий ужас своими трубчатыми конструкциями.
«Фланч» мне очень нравился. Пара ступеней вниз – и ты оказываешься в полуподвале, выложенном белым кафелем, где можно найти все что пожелаешь. У них имелся гриль и прилавок с горячими блюдами, огромный выбор десертов и литровые стаканы с разливной газировкой: фантой и кока-колой. Но самое приятное, что, уже расплатившись, ты мог набрать еще какой угодно еды бесплатно. Штука в том, чтобы заказать основное блюдо, а уж к нему потом добавляй что хочешь: спагетти, картошку фри, цукини, рис, брокколи, мясной соус – клади от души, сколько влезет на тарелку, и все обойдется примерно в ту сумму, которую в «ПЖК» платили за полтора часа работы.
