Скоро наступил вечер, когда моих родителей не было дома, и я пригласил Лейлу посмотреть «Посланника». Она совсем не стыдилась любви к детской передаче. Мы залпом проглотили пять или шесть серий. Лейла упомянула еще несколько сериалов, но я о них даже не слышал – какие-то, наверное, шли по каналам, которых у меня не было. Некоторые из них не показывали и в США, думаю, их сразу снимали с расчетом на экспорт для молодой аудитории.
Каждый вечер я выходил на крышу, закуривал сигарету и долго буравил взглядом море, словно пытаясь разглядеть на другом берегу Европу. Затем, развернувшись, смотрел поверх домов на юг: вдали виднелись холмы и деревья, вскоре сменявшиеся полупустыней. Там все было коричневым, а в земле темнели рытвины и шрамы от лопат: попытка извлечь из песка хоть что-то при помощи самосвалов, грузовиков и конвейерных транспортеров, залепленных сухой грязью.
Но что же было там, на севере? Что творилось за морем? Где-то там начинались берега Франции и Испании, откуда в Африку однажды приплыли корабли завоевателей. Еще дальше – Германия. У всех в Европе были новые машины и наручные часы. Повсюду зеленели деревья – целые леса деревьев. Биркам на одежде можно было доверять: на них стояли имена настоящих производителей. Не то что у нас: сплошные китайские подделки. Светловолосые девушки гуляли по улицам в коротких платьях и с голыми ногами. Никто не прятал питейные заведения в дорогих отелях и подземных лабиринтах, где тебя может избить какой-нибудь престарелый алкоголик. Европейцы пили на каждом шагу, и не только мужчины, но и женщины: они заказывали вино и разноцветные коктейли.
Затягиваясь сигаретой, я рисовал себе эти картины, глядя на низкие облака, серые волны и далекий силуэт грузового корабля.
Хоть время и поджимало, я все никак не мог решиться. Узнай отец о том, что я надумал бросить колледж, он бы устроил жуткий скандал. Он верил, что эти четыре года учебы и вправду могут что-то изменить, что с дипломом передо мной откроются все двери. Я же был уверен: единственное спасение – побег из страны. А медлил я только из-за Лейлы и смутной надежды с ней переспать.
Жила моя подружка в большом особняке примерно в двух километрах от города. Дома она носила либо обычные джинсы, либо юбки и платья западных фасонов. Все они были достаточно длинными, но элегантными, обнажая медовую кожу ее ног. В семье Лейлы была домработница – женщина с сонными глазами по имени Фарида. Степенная, но еще не старая, выглядела она лет на тридцать пять. Покладистым характером Фарида напоминала корову. Она разносила чай и подметала полы, время от времени поправляя волосы, выбивавшиеся из-под заколки. В Лейле она души не чаяла: только при взгляде на девушку в уголках ее глаз порой появлялась улыбка. Других людей она словно не замечала; безучастно лавировала по комнате, поднося чашки и собирая со столов пепельницы. Или тащила охапки белья в дальний конец коридора, в прачечную. Бывало перед сном, лежа в своей постели, я представлял себе, как Фарида, уставшая после долгого рабочего дня, приглашает Лейлу в свою комнату, где-то в задней части особняка, и просит, чтобы та помогла ей раздеться и принять ванну. Стоя на коленях, Лейла долго мучается с пуговицами и застежками на белье и одежде. Вот Фарида, наконец, готова улечься в ванну. Лейла к этой минуте сама уже разделась догола, что в подобной ситуации мне казалось совершенно естественным.
Единственная проблема с такими фантазиями – постоянное ощущение, что кто-то за тобой следит. Вместо одной из стен в моей комнате стояла машрабия — резная деревянная перегородка, сквозь которую можно было наблюдать за происходящим в комнате прямо с улицы, через отверстия в дереве. В маленьких городках продавцы обычно закрывали машрабиями окна магазинов, чтобы незаметно подглядывать за прохожими и открывать лавочку, когда снаружи станет достаточно многолюдно. То есть в моем городе всегда оставалась вероятность, что кто-то за тобой следит. И так – всю жизнь, сколько я себя помнил.
У Лейлы был младший брат Билли и очень миловидная сестренка Найат, которые хоть и любили ввалиться к нам в комнату без стука, когда мы смотрели «Посланника» или играли в карты, но вскоре уходили по своим делам. В прошлом году, когда я готовился поступать в колледж, я однажды пришел к Билли в школу и поколотил там одного парня, который вздумал было его травить. Билли чувствовал себя в долгу, да к тому же хорошо понимал мои намеки. А еще я как-то раз подарил ему свою футболку «Рэдио-хед». Он уже заметно подрос и с каждым днем становился здоровее – того и гляди меня догонит.
Может, я влюбился в Лейлу из-за того, что время от времени она давала мне надежду? Может, поэтому я и сам убедил себя, что если с кем-то у меня и получится, то только с ней? Не знаю. Но после наших встреч мне было больно возвращаться домой, зная, что между нами снова ничего не было. По-настоящему больно. Если бы у меня был выбор: переспать со всеми девушками из нашей группы – с каждой из двенадцати, по очереди, – или только с ней, только с Лейлой… Да тут и думать не о чем, даже если бы в список тех двенадцати попали Вася и Кашира – две подружки, которых любой нормальный мужчина счел бы сногсшибательными красотками.
Я никогда не обсуждал Лейлу в компании других парней, хотя мы с ними часто говорили о сексе «вообще». Стоило кому-нибудь упомянуть ее имя, и я тут же старался сменить тему. Зато, оставшись в одиночестве, я часто представлял себе, как мой зиб наконец скользит в ней. Только этот момент, всего навсего. Мне казалось, что внутри там должно быть очень горячо – настолько горячо, что можно обжечься. Естественно, после таких мыслей у меня возникала мощная эрекция.
Моя мачеха ничем не занималась. Как и все знакомые мне женщины, большую часть дня она попросту сидела в четырех стенах, а к вечеру отправлялась в гости к какой-нибудь из своих сестер или подруг. Наша семья не была богатой, поскольку, чем бы ни занимался мой отец, все его проекты рано или поздно с треском проваливались. Правда, совсем уж горькой бедности, как некоторые семьи в медине, мы никогда не знали. У нас, к примеру, была уборщица: тучная неулыбчивая женщина, которая приходила к нам раз в неделю. За свою работу она брала всего несколько монет. Готовкой всегда занималась мачеха. Думаю, ей это даже нравилось. А еще ей нравились птицы. Она держала в доме две клетки с небольшими певчими птичками. «Глядя на них, я вспоминаю свое детство в горах Эр-Риф», – как-то раз сказала она. Дверь на крышу-террасу она обычно оставляла открытой – так в наш дом, построенный вокруг световой шахты со стеклянным куполом, иногда залетали дикие птицы. Обычно это были желторотые воробьи, которые достаточно легко находили путь из дома на пожарную лестницу, а оттуда – на свободу.
Через два дня после того, как парень из зеркала велел мне отправляться в дорогу, я снова полез в интернет и нашел билеты на самолет, но в этот раз они оказались очень дорогими. Тогда я подумал, что, может, лучше доплыть до Европы на одном из тех паромов, которые в нашем городе рекламировали на каждом шагу.
Пора отсюда выбираться… Что ж, ладно. Чтобы лишний раз не мучиться, я решил избегать ежедневных встреч с Лейлой. Я так плохо занимался, что наверняка провалил бы годовые экзамены. А если нет, если даже я все-таки получил бы специальность, приличной работы мне в любом случае не светило. Сидел бы со степенью бакалавра по экономике и бизнесу да с пометкой о прослушанном спецкурсе по политологии за авторством мисс Азиз (плюс пять часов лекций по истории). Никто не нанял бы меня с таким послужным списком. «Иди-ка ты на стройку, придурок, – сказали бы мне, а потом бы добавили: – Вставай в очередь, вон там – рядом с дипломированными каменотесами и водопроводчиками высшей категории». Поэтому мне и надо было уехать. Уехать… Куда-нибудь. Куда-нибудь-в-нормальное-место. Туда-где-круто-черт-возьми. Например в Париж.
