Когда мы добрались до места, нас ждала лошадь, запряженная в повозку. Она везла наши вещи, а нам пришлось идти пешком. Папе разрешили сесть рядом с извозчиком и посадить еще одного человека на соседнее место. Он выбрал Элоди.
Где-то через полчаса мы наконец выбрались к пансионату; всю дорогу мы с мамой шли пешком. Нам дали ключи от комнаты наверху, с двумя кроватями и платяным шкафом. Ванная у нас была одна на этаже, рядом с лестницей, зато из окон открывался вид на море. Нам сказали, что ужин в семь, но большая гостиная на первом этаже открыта в любое время. Мы с Элли сразу отправились туда и, рассевшись на диване, стали делать вид, будто читаем журналы.
Вдруг послышались чьи-то шаги. Мы тут же подняли глаза и увидели перед собой мужчину, вид которого нас напугал. На нем были костюм, рубашка и галстук, но лицо его будто вывернули наизнанку. У него было всего одно ухо, прикрытое пучком волос, вместо носа – вмятина, а вместо рта – темная дырка, в которой блестело несколько кривых зубов. Он что-то сказал, но мы с сестрой не разобрали что.
В дверях гостиной показались папа и мама. Папа зашел на костылях, постукивая деревянной ногой по паркету. Затем он поздоровался с мужчиной без лица. Потихоньку вокруг стали собираться и другие люди. У кого-то не было ног, у других вдоль туловища болтались пустые рукава. Одного мужчину закатили в кресле на колесиках. Самое страшное – лица. Безглазые, безгубые. Искалеченные.
Около семи в гостиную вышла домоправительница. Лет тридцати пяти, в черном вдовьем платье. «Для нас честь принимать в этом доме героев Франции», – сказала она. Зазвонил колокольчик, мы побрели в столовую и заняли наше место. Вокруг суетились молодые девушки-официантки в голубой форме – совсем не такие, как в Париже. Потом из кухни принесли суп и расставили его на столах. В один момент гости застучали ложками и стали есть. Элоди пинала меня под столом, но я старалась на нее не смотреть. Отец бросил что-то вроде: «Думал, они проявят больше уважения». Мы с Элоди весь ужин давились смешками, и, чтобы хоть как-то отвлечься, я рассматривала гостей.
Большинство взрослых были женаты, как и те, что жили с нами в городе. Я была уверена, что никогда не выйду замуж. Незаконнорожденная, да к тому же бедная и страшненькая. Какой мужчина захочет связать со мной жизнь? Никакой, пусть даже без лица. Может, в двенадцать лет о таких вещах думать рановато, но мы с моими сестрами думали об этом постоянно и сходились во мнении. Наши разговоры всегда сводились к одному. Бывало, мы сплетничали даже про Джина – мальчика, который разносил по нашему дому воду.
На следующее утро мама отвела нас с Элоди на пляж. Мы сидели под зонтиком, как вдруг к нам подошел тот самый мужчина без лица. Он приподнял шляпу и представился: Жером. Я так и не поняла, имя это или фамилия. Он пытался с нами заговорить, спрашивал, где мы живем. Мама не знала, куда смотреть, а я пригляделась и обнаружила, что один глаз у него почти нормальный. Даже приятный. А вот второй почти целиком затянут кожей.
Он спросил наши имена. Мама совсем разнервничалась, но не только из-за его внешности, но еще и потому, что он разговаривал с нами в отсутствие отца. К тому же не знаю как, но я сразу догадалась: в отличие от нас, месье Жером был совсем не бедным. Это нас тоже смущало. Потом Элоди зашептала что-то маме на ухо: оказалось, мужчина предложил ей прогуляться с ним вдоль берега.
Ничего удивительного. Хоть ей и было всего шестнадцать, выглядела моя сестра намного старше. Мы не знали, сколько лет месье Жерому, но большинству солдат в пансионате было около тридцати. Мужчина протянул Элоди руки и поднял ее с песка. Мать улыбнулась и помахала им вслед. Думаю, она была рада, что солдат наконец-то ушел.
На прощание Элоди скорчила мне рожицу. Она всегда была стройной, но с мощными икрами. Я увидела, как месье Жером выставил локоть, и моя сестра взяла его под руку. Я так ей завидовала. Именно тогда я впервые поняла про жизнь что-то очень важное: все может измениться в одночасье, стоит кому-нибудь протянуть тебе руку.
В тот вечер в пансионате давали рыбу. Дома мы ее никогда не ели. Мама спросила у отца, можно ли нам выпить немного вина. Сначала он не разрешал, но потом уступил. Мне вино не нравилось. Однажды Луизу угостил бокалом владелец нашего местного бара, и она оставила мне попробовать. Ей всегда давали что-нибудь бесплатно. Когда после ужина к нашему столику подошла официантка, чтобы забрать бутылку, оказалось, папа выпил всю.
Лежа в постели, мы с Элли шептались про месье Жерома. Сестра пожаловалась, что почти не понимала, что он говорит; она надеялась, что со временем станет легче. На следующий день снова стояла солнечная погода, и мы все вместе отправились на пляж. Отец одолжил у кого-то шерстяной купальный костюм, который доходил ему до колена на здоровой ноге, а на больной целиком прикрывал культю так, что края штанины свободно болтались. Он велел мне отвести его в воду.
Я скатала свои чулки и оставила их маме и Элли. У меня не было купального костюма, поэтому я осталась в своем обычном платье. Из-за костылей папа с трудом шел по песку. Когда мы добрались до гладкого берега – до того места, где разбивался прилив, – отцу стало еще труднее, его костыли постоянно проваливались в песок. Всю дорогу он подпрыгивал и жутко ругался. Наконец я довела его до воды. Папа был довольно хрупкого телосложения, совсем нетяжелый, но и я была очень маленькой. К тому же я впервые стояла в море и очень боялась. Вода была холодной, и повсюду плавали кусочки водорослей. Когда я завела отца поглубже, он налетел здоровой ногой на камень и чуть не упал.
Снова выругавшись, он сказал: «Надо пройти подальше. Чтобы культя доставала до воды. Так мне велел хирург: отмачивать ее в соленой воде». Мне нравилось идти по песку, но к тому моменту я уже насквозь промокла. К тому же мне не хотелось, чтобы меня унесло волнами в море.
Папино бедро упиралось в мое, а своими пальцами – очень сильными от работы на бойне – он впивался в мое предплечье. Когда море поднялось мне до талии, я поняла, что можно остановиться – папина культя теперь тоже доставала до воды.
«Поверни меня», – скомандовал он, и я кое-как развернула нас к пляжу. Мама и Эл од и махали нам, сидя под зонтиком. Отец задрал свободную руку и начал махать в ответ.
Он дрожал, и я сначала подумала, что он плачет. Над нами кричали чайки, и мне было очень страшно.
«Посмотри, как я тебе машу, – бормотал себе под нос папа. – Тупая шлюха. Смотри! Да-да, это я. Стою тут и машу, тупая ты шлюха».
Я поняла, что он не плачет, а смеется. Вдруг меня ударило волной и потащило дальше в море. Дно ушло из-под ног, я ухватилась за отца, и тот рухнул на меня сверху. Глотнув соленой воды, я кое-как поднялась и откашлялась. Отец беспомощно колотил руками и громко ругался, но встать на ноги не мог.
Вернув равновесие, я немного отдышалась и стала его поднимать. Наконец он вынырнул и смог принять вертикальное положение.
На следующий день ему помогала Элоди, и папа провел в море не меньше получаса, ни разу не упав. Элли очень разозлилась, когда мимо нашего зонтика снова прошел месье Жером, а она в тот момент возилась с отцом.
