Ради самосохранения мне потребовалось не просто забыть Александра, но выжечь всякое воспоминание о нем – из сознания и даже подсознания. Иногда, конечно, я давала слабину и позволяла себе фантазии. Но вот что странно: пытаясь представить себе, как он живет без меня, я всегда видела его одиноким. Его жена никогда не смогла бы дать ему то, что давала я. И дело было не во внешности (куда уж там!), не в красноречии, не в сексуальном драйве; я никогда не стала бы ему хорошей спутницей, не поразила бы его своим остроумием. Предложить я могла лишь одно. То, что называют абсолютной близостью. Я понимала, что нас объединяет нечто совершенное, безупречное.
Он тоже это понимал. А если так, то почему он меня отпустил? Почему согласился на жизнь, которая больше напоминала пытку? Ведь знал же он, что без меня – без второй половины – он не сможет быть собой.
Что касается моего собственного одиночества, я научилась с ним жить, как другие люди живут с хронической бессонницей или фарингитом. Как любили говорить некоторые взрослые в моем далеком детстве: «Это мой крест». Конечно, мне постоянно приходилось быть начеку и время от времени подыскивать новое лекарство. Именно поэтому, когда испытательный срок Тарика – одна неделя – подошел к концу, я услышала знакомый тревожный звоночек. За той неделей последовала еще одна, и к тому времени я уже приучила парня к некоторым правилам. Три недели, четыре, пять. Тарик, конечно, даже не догадывался, какую эмоциональную функцию он выполняет в нашем доме, но, с другой стороны, он бесплатно жил в отдельной комнате в Париже. Какая ему разница?
Откликнуться на вакансию научного сотрудника мне посоветовала Жасмин Мендель. Проведя два года в Африке, я наконец вернулась домой и теперь понятия не имела, чем заниматься дальше. От поездки остались невероятные впечатления, и все же я выдохлась. Сбор пожертвований, съемки обучающих фильмов, новые клиники и новые друзья… Все прошло замечательно, однако я понимала, что не смогу посвятить такой работе всю жизнь. Другие справлялись намного лучше.
У Жасмин как раз пустовала комната в ее гарлемской квартире. Я остановилась у подруги, надеясь, что вскоре определюсь с планами на будущее. В первую ночь мы с Жасмин проговорили до самого рассвета. Наш вывод был прост: даже объединившись, самые богатые страны мира не смогут обеспечить бесплатное образование всем детям из бедных семей; тем не менее кое-что сделать все-таки можно. Подобно тому как в любой стране более состоятельные люди обычно платят больше налогов, так же успешные страны-демократии со всеобщим образованием должны делиться богатством с неблагополучными соседями. Но отдавать этот долг нужно не колодцами и даже не лекарствами от малярии. Куда важнее, чтобы лидеры развитых стран донесли до развивающихся государств, насколько важны знания и понимание истории. Мы с Жасмин согласились, что это первейший моральный долг каждой просвещенной нации.
В Нью-Йорке я записалась в несколько волонтерских организаций и вскоре стала подрабатывать официанткой. Жизнь шла своим чередом, когда США при поддержке Великобритании ввели войска на территорию Ирака. Мы с Жасмин пришли в ужас от недальновидности американского президента и очень расстроились, что британец Блэр, похоже, тоже не понимает, как устроен Ближний Восток. Мы оплакивали провал англо-американской политики, окрестив происходящее – в память о нашем студенческом любимчике Жюльене Бенда – «предательством интеллектуалов». Получив образование в Йельском университете или в Оксфорде, ты обязан анализировать ситуацию и действовать соответствующим образом; однако эти мужчины, которым все самое лучшее досталось по праву рождения, променяли свой священный долг на политический рейтинг, который к тому же ничего им не дал в долгосрочной перспективе. Разумеется, очень скоро все всё поняли.
С такими мыслями я написала руководителю своей прежней кафедры, профессору Барбаре Путнам, с просьбой рассмотреть мою кандидатуру на должность научного сотрудника при колледже. Я решила, что раз уж не могу повлиять на политику собственной страны, то хотя бы попытаюсь понять тех, кто жил до нас. К счастью, Пут-нам согласилась. Отвечая на мое письмо, она сказала, что присутствовала на защите моей диссертации и оценила, с какой «беспощадной ясностью» я излагаю свою точку зрения. Тон ее письма показался мне немного снисходительным, но главное – меня взяли.
В следующий визит в Центр Жана Моллана я запросила новую выборку имен и аудиозаписей. И обнаружила файл с комментарием: «Рассказ начала с истории из детства. Поддерживала контакты со службами безопасности Германии и Франции, через общих знакомых имела контакты с иностранными агентами в Париже».
Редкий случай, когда героиня открыто признавалась в связях с немцами. К тому же в комментарии я не нашла дату смерти, а значит, хоть с момента записи прошло восемь лет, эта женщина еще могла быть жива.
МАССОН, Матильда, род. 1918. Файл 1.
LAAT / WTTJM / YS /1942/1074/416А
Записано: 27 фев. 1998
Меня зовут Матильда Массон. Я родилась в Париже в 1918 году. Мой папа лишился на войне ноги. Пережил Верден, но потом его ранило артиллерийским снарядом. Сначала он лежал в госпитале на передовой, а когда война закончилась, его отправили в Париж. К тому моменту, как родилась я, они с матерью не виделись два года.
Когда я была ребенком, со мной это не обсуждали. Я до сих пор не знаю, кем был мой настоящий отец. Моя сестра Луиза рассказывала, что, когда папа вернулся с войны, она сразу почувствовала, что что-то не так. Он не хотел брать меня на руки, не хотел со мной играть. Он не разговаривал со мной и даже не смотрел на меня, пока мне не исполнилось шесть лет.
Левую ногу ему обрезали чуть выше колена. После войны ему досталась старая должность, но работать стоя ему теперь было очень тяжело: к концу дня от постоянной нагрузки у него начинала ныть культя. Работал он на вожирарской бойне. Каждый вечер, с тех пор как мне исполнилось семь, я разминала папину культю, а потом смазывала ее маслом и присыпала порошком в тех местах, где прорывались мозоли.
В нашей семье было три сестры: я, Луиза и Элоди. Когда мне было лет двенадцать, папа пришел как-то с работы и сказал, что мы уедем из города на несколько дней. Мы не могли поверить. Отпусков тогда не давали. Семья у нас была бедная, жили мы в Бельвиле, среди таких же бедняков. Луиза тогда уже работала и с нами не поехала. Оказалось, что поездку организовала местная ассоциация ветеранов. Дело происходило в 1930-м, и большинство мужчин младше сорока уже были ветеранами. Моему отцу полагалось четыре дня отпуска.
В тот же день мы поднялись на последний этаж к месье Барро и одолжили у него чемодан – для меня и Элоди, которой тогда исполнилось шестнадцать. У отца была собственная сумка. Мы с сестрой оделись в лучшие наряды и еще по одному взяли с собой – на смену. Сначала мы доехали на метро до вокзала Сен-Лазар, а потом сели на поезд до побережья. Помню, дорога все никак не кончалась. В Нормандии мы вышли на какой-то остановке, прямо посреди леса, и купили на платформе хлеба и сыра. Я тогда еще подумала, как же за городом тихо. И повсюду пели птицы. В городе я никогда не слышала птиц, если не считать, конечно, чаек.
