Покинутый Краббе лег на живот, рассеянно чертя на песке буквы. И вдруг потрясенно увидел, чье имя пишет. Быстро пробежал пальцами по расплывчатым буквам, стер, только ее не стер. Фенелла знает. Но должна верить, что он готов постараться, что, возможно, со временем прошлое потеряет над ним власть. В конце концов, все отдавать не способен ни один мужчина. А он нужен ей полностью, вывернув все оттопыренные карманы памяти; она хочет заполнить его собой, одной собой. Но прошлое не принадлежит ему; это он принадлежит прошлому. Что еще можно сделать? Придется ей смириться с Минотавром. В Лабиринте места много, хватит для жизни вдвоем, – на стенах повиснут полки и картины, в коридорах, где рыщет Зверь, эхо будет звучать только раз в много лет.
Фантазируя, он услышал манивший его с моря голос Фенеллы, лениво перевернулся – солнце било в глаза, – увидел ее вдалеке. Снова услышал голос. Пристальней вгляделся. Показалось, будто руки машут, море вокруг бурлит. Встал. Голос точно звал на помощь. С заколотившимся сердцем он ринулся к кромке воды, напряженно щурясь, надеясь, что это ошибка, шутка. Голос тоненько кликал над морем, тело билось в небольшом объеме воды, руки бешено колотились. Он вспомнил предупреждения о коварных подводных течениях, но ведь они бывают только в сезон муссонов. Или морской змей?
С тошнотворным предчувствием и безнадежностью Краббе ступил в море. Оно жадно потянулось выше, лизнуло щиколотки, икры, колени, бедра, поясницу. Потом дно без предупреждения ухнуло вниз примерно на фут, и он сам обезумел, чувствуя обхватившую грудь зеленую, расцветшую пеной воду. В панике замолотил руками, всхлипывая, повернул к берегу. Ничего не получится, просто ничего не получится. Он лежал, тяжело дыша, на губах у моря, не смея оглянуться, отчаянно стараясь не слышать далекий голос.
– Милый, все в порядке. – Фенелла очутилась рядом, успокаивая его своим мокрым телом. – Правда, может быть, это нечестно. Но мне просто надо было знать.
– В порядке? – Облегчение начинало претворяться в злобу. Все зря… – Ты просто притворялась?
– Да. Там безопасно, как дома. Даже безопасней. Ну, хватит.
Он лежал, судорожно дыша в сухой песок.
– Я просто должна знать, – повторила она, растирая полотенцем лицо, руки, плечи. – Когда ты думал, будто до нас доберутся бандиты, сумел вести машину. Казалось, сумеешь изгнать бесов, если сосредоточишься. Старый инстинкт самосохранения. Но когда речь идет всего-навсего о моей жизни…
– Это нечестно. Ты ведь понимаешь, что это нечестно. Вода – стихия, враг, это другое дело…
– Не другое. Просто на сей раз ты не смог сделать усилие. Фактически для тебя это было не так важно. Не имело значения. Я тебя не виню. Но теперь видишь, ничего не выйдет. Я уже какое-то время назад поняла, что должна сделать. Это был просто довольно наглядный способ тебе объяснить.
– Нечестно. И опять повторю, это было нечестно.
– Не важно. Мне действительно жаль тебя, Виктор. Плохо, что раньше ума не хватало понять. На самом деле ты никогда мне не изменял, потому что никогда не был верен. Дурачество с малайской девушкой, потом афера с Энн Толбот. Это вовсе не то, чем казалось. И я теперь знаю, что мне надо делать.
– Что тебе надо делать?
– Надо ехать домой. Может быть, на досуге получим развод. Спешить некуда. Но все это было скорее пустой тратой времени, правда?
Краббе, насупившись, ничего не сказал.
– Слава богу, я еще молода. И ты тоже. Все как-нибудь уладится. Только не между нами. Возможно, найду кого-нибудь, выйду замуж, чтоб для него это было впервые. А ты никогда больше не женишься. Вполне уверена. Можешь и дальше хранить ей верность, то есть наслаждаться виной. Несправедливо, чтоб кто-нибудь себя чувствовал виноватым перед двумя. Больше тебе не придется чувствовать себя виноватым передо мной.
Он опять ничего не сказал.
– Даже не надо чувствовать себя виноватым за пустую трату времени. Мы с тобой оба впустую потратили время. Причем ты, по-моему, больше страдал.
Краббе монотонно проговорил:
– Чего ты от меня хочешь?
– Свяжись с федеральными властями. Пусть отправят меня самолетом домой. Я имею па это право. По-моему, приблизительно за неделю управишься.
– Что будешь делать в Англии?
– О, кое-что найдется. Первым делом вернусь на Мейда-Вейл.
[58]
Дядя будет рад меня видеть. Могу получить работу в нескольких местах. Абан сделал очень заманчивое предложение. Хочет, чтоб я при нем стала чем-то вроде секретарши. Думаю, у меня неплохо получится. Можно будет попутешествовать. Хорошо вновь увидеть Европу. Только я еще не решила.
– До чего ты хладнокровная.
– Я? Ох, вряд ли. Просто хочу возместить потраченное время, и все. – Она с улыбкой пожала ему руку. – Развеселись, дорогой. Знаешь, все к лучшему.
Краббе узнал пронзившее его ощущение, болезненное возвращение к жизни после судороги, и с изумлением обнаружил, что его можно назвать облегчением.
– Ну, – сказала она, – а теперь нам лучше дернуться. Дел еще много, чем раньше я начну, тем лучше.
Они плелись назад по песку к поджидавшему рикше, разбудили храпевшего возницу. Сидели на узком двойном сиденье, как прежде, давно, как любовники; он положил руку на спинку сиденья, тела их прижимались друг к другу. Получив плату у дома, рикша недоверчиво вытаращился па единственную купюру. Пять долларов! Целую неделю выходной. Денег у белых безусловно больше, чем ума.
17
– Но я тебе говорю, – устало сказал Хардман, – в десятый раз говорю тебе, это клиентка.
Чи Норма прошлась вдоль гостиной, резко развернулась в конце сцены и продолжила обвинения. Многие ей сообщали, говорила она, не только малайцы, что эта самая китаянка заходит к нему в контору, бесстыдно одетая, в чопгсаме с провокационно высоким разрезом, проводит с ним там взаперти целый час. Кое-кто говорит, полтора, другие – час с четвертью, третьи – час пять минут. Час – время долгое, многое может случиться за час, на юридическое дело час не потратишь.
– Дело сложное, – возразил Хардман. – Насчет автомобильной аварии. Надо много времени, чтобы вникнуть в детали.
Поверит она, когда у кошки рога вырастут.
– Руперет, – проворковала чи Норма, – Руперет, ты должен быть очень-очень осторожным. Я надеялась, ты окажешься не таким, как Два прежних. А ты пьешь, и встречаешься с другими женщинами, и поносишь имя Пророка в клубе для белых мужчин.
– Нет. На других женщин даже не смотрю. – И правда. На Норму уходил полный рабочий день. – И пи слова не сказал про Пророка.
– Ты сказал, что Пророк не умел ни читать, ни писать.
– Но он и возможности не имел научиться. Все знают.
– Кади и муфтии про тебя слышат и тоже говорят, ты плохой мусульманин. Как я, по-твоему, после этого выгляжу в глазах города? – В ясных глазах ее отразился свет, они сверкнули серебром. – Ты меня дурочкой выставляешь. Я не позволю. Другие два поняли, только слишком поздно. Я тебя предупреждаю. На дороге найдутся мужчины с топориками.
