– Понимаю. Слушайте, а вы помните, как я выглядел в прежние времена?
– Очень бледный всегда. Не сильно, по-моему, изменились.
– Ничего странного не замечаете вокруг носа и губ?
– А. Я думал, кожа шелушится от солнечного ожога, или что-нибудь в этом роде. Нет?
Хардман с ухмылкой ткнулся изуродованным лицом в полный пивной стакан. Потом сказал:
– Из-за этого уехал. Эгоизм распроклятый, наверно. Разбился в самолете. Так или иначе, я из-за этого так робел и стеснялся, что практически не мог работать в суде. Знаете, как Оскар Уайльд, закрывал рот рукой, глухо мямлил всю свою риторику. Редшо и Таббу понадобился партнер в Сингапуре, я и поехал. Наверно, рассуждал, тут все белые – более или менее белые; люди – я имею в виду азиатов – глазеют в любом случае. Ну и черт с ними. Слушай, давай виски выпьем.
– Да. Виски. А теперь ты женился.
– Женился. Извини, что не пригласил на прием.
– Ничего. Что там было, по малайским обычаям: ты в униформе, с крисом,
[36]
поминал славу древней Малакки и знахарей мумбо-юмбо?
– Это не обязательно, когда один из супругов уже состоял в браке. Просто подписали контракт, потом подали служителям мечети апельсиновый сок, потом спиртное остальным гостям. Поразительно, что я, как мусульманин, лучше большинства из них. Боже, что за вечер. Абдул Кадыр…
– Да. Твою мать.
– Да нет, неплохие люди. Чуточку поживей клубных типов.
– А жена?
– Знаешь, довольно хорошая. – Хардман выпил виски с водой. – По-моему, все будет в порядке. Малайские женщины весьма требовательные, если не возражаешь.
– Слышал. – Краббе открыл рот для рассказа о Рахиме, потом снова закрыл. Видно, она для пего еще что-то значила.
– Фактически это не похоть. А способ проверки, не был ли ты с другой женщиной.
На эту реплику вошла миссис Толбот. Распахнула дверь бара и встала, пристально глядя перед собой не совсем сфокусированным взглядом, растрепанная, с размазанной губной помадой. На ней было красивое шуршащее платье для коктейля, расшитое макаронниками местных серебряных нитей. Явно выпившая.
– Где он? – сказала она.
– Кто? – вежливо, холодно уточнил вставший Краббе.
– Вам чертовски отлично известно. Бэннон-Фрейзер. Наверху?
– Мадам, – сказал Хардман, – я просто никакого понятия не имею. – Двое выпивавших за одним столом китайцев без любопытства взглянули. Тут явилась Тетушка, колоссальная, с широко открытыми приветственными объятиями.
– Ах, – сказала она, – вот великая радость. Вы оказываете нам честь не так часто, как надо бы.
– Мистер Бэшюн-Фрейзер наверху?
– Мистера Бэннон-Фрейзера тут нынче нет.
– Наверху, с той самой сучкой.
– Ни с какой он не с сучкой; в любом случае, здесь его нет. Может, в каком-нибудь другом месте.
– Пойду посмотрю. – Миссис Толбот направилась к центральному залу.
– Нельзя туда, – предупредила Тетушка. – Это для постояльцев. – И всей тушей преградила дорогу. – Заходите в бар, выпейте чуточку. Вместе со мной. – И потащила миссис Толбот в сторону, схватив ручищей-окороком цвета сырой говядины хрупкий локоть. Миссис Толбот шлепнулась на круглый стул, уткнулась локтями в стойку, зашмыгала.
– Все одинаковые, – всхлипывала она. – Все вы одинаковые. – И яростно набросилась на Хардмана: – Ты со своими проклятыми католическими добродетелями. Не настолько добродетелен, чтобы…
– Хватит, – оборвал ее Хардман. – Не здесь.
– Что будете, дорогая моя? – заискивающе спросила Тетушка. – Джин?
– Двойное виски.
– Слушай, – сказал Хардман Краббе, – мне идти надо. К десяти обещал вернуться. – Подмигнул, кивнул в сгорбившуюся над стойкой бара спину миссис Толбот. – В контору забегай как-нибудь.
– Я и сам ухожу, – сказал Краббе. Потом взглянул на миссис Толбот, супругу начальника Службы просвещения штата, напившуюся, не в себе, одинокую, не способную вести машину. И добавил: – Где-нибудь через минуточку. – Хардман опять подмигнул и тихонько ушел. Тетушка помахала ему, заговорщицки подмигнула.
– Как приятно тут вас видеть, – обратилась она к миссис Толбот. – Очень было б приятно видеть чаще. У нас иногда бывают приемы, из Бангкока и Пинанга приезжают милые люди. Хотят видеться с симпатичными европейцами.
– Ох боже, боже, – сказала миссис Толбот. – Никого никогда не хочу больше видеть. – Проглотила виски и крикнула: – Бой!
– Слушайте, – сказал Краббе, – выпейте томатного соку. Холодного. Вы ели что-нибудь?
Она безрадостно рассмеялась.
– У нас дома вечно едят. Беспрерывное представление. Ради бога, не напоминайте мне о еде.
– Не пейте больше виски, – попросил Краббе. – Прошу вас.
Она качнула головой.
– Стараетесь оградить меня от худшей стороны моей натуры, или что? – Чуть по-детски шепелявила, глядя на него, равномерно попивая виски из полного стакана.
– Давайте я вас домой отвезу, – предложил Краббе.
– Считаете, я машину вести не могу, или что? – Тот же тоненький детский невинный голос.
– Ну, разрешите мне отвезти вас домой. Он забеспокоится.
– Кто? Бэннон-Фрейзер? Он забеспокоится при нашей встрече. Я дам ему повод для беспокойства. Свинья. Червяк.
– У нас милые люди бывают, – сказала Тетушка. – Радиола есть. Можно потанцевать.
– Можете тут оставить машину, – продолжал Краббе. – Утром бой ее приведет. Давайте, позвольте мне отвезти вас домой.
– Ну, волынку завел. – Девочка-кокетка. – У тебя планы насчет меня? О-о-ох, как интересно.
– И повар новый, – добавила Тетушка. – Китаец. Получает сто пятьдесят в месяц.
– Еще одну на дорожку, – решила миссис Толбот, – прежде чем меня мистер Краббе уложит в мою одинокую постель. Или в свою одинокую постель. В какую? – Вытаращила па него глаза, покачиваясь, со слегка накопившейся в уголках губ пеной.
– Пошли, – сказал Краббе, беря ее за руку.
На улице моросило. Миссис Толбот потеряла равновесие, шарахнулась в стену.
– Держитесь, – сказал Краббе и обнял ее. – Моя машина тут, за углом.
«Абеляр» стоял, гладкий, призрачный в слабом уличном свете. Выяснилось, что этим вечером никто в нем домой не поедет. Все шипы проколоты. Должно быть, хорошие люди мистера Джаганатана с жаждой знаний, в утолении которой им отказал плохой белый мужчина, совершили мелкую месть. Краббе выругался, придерживая миссис Толбот.
– Глядите-ка, что эти свиньи сделали с моими покрышками.
