– Почему, – сказал он жене, – мы всегда должны, каждый день, есть одно и то же? В полдень хлеб, на ночь рис. Всегда одинаково. Никакого разнообразия, никаких сюрпризов.
Она едко ответила, запачкав рот соусом кэрри:
– Ты, наверно, вошел во вкус к свинине, пока меня не было. Наверно, не успокоишься, пока не получишь на полдник рубленую свинину и стакан пива, а на ужин кусок жареного бекона и бутылку виски. Прости тебя Бог. Страшно подумать, какой пример подашь детям.
Он сказал ровным топом:
– В предложенном тобой меню разнообразия нет, но, пожалуй, оно чуточку интереснее вечного кэрри с рисом, кэрри с чапатти, питаться которыми я, видно, приговорен.
Поскольку она ела руками, стукнуть по столу было нечем. Но встала, страшная в гневе, яростно на него обрушилась:
– Ты себя совсем плохо вел, пока меня не было, но теперь, Аллах свидетель, больше похож на нечистого духа, чем на мужчину. Сделал жизнь мою адом. Любишь только себя, никаких отцовских чувств, никаких супружеских достоинств, кроме нечестивой похоти, доставившей мне больше страданий, чем я могу описать, страданий при рождении твоего ребенка, которого ты не желаешь любить и которого, кажется, даже пытался убить. Я была дурой, пойдя за тебя.
– У тебя выбора не было. У меня тоже. Братец решил сбыть тебя с рук, выдав за первого попавшего Хана. Ты себя дурой тогда не считала. – Алладад-хан дрожащей рукой указал на свадебную фотографию – крупный нос, улыбающиеся зубы, рука, положенная на колено робкого новобрачного. – Тогда не считала меня дьяволом из преисподней. Аллах знает, я не хотел лишаться свободы. Меня принудили жениться, сказали, я предам свой клан, оставаясь холостяком, когда ты пыхтишь, хочешь мужа. А если бы я на тебе не женился, если бы обождал…
Младенец снова заплакал. Алладад-хан мрачно уставился на остывшее кэрри, на разломанные куски чапатти, пока жена бросилась в спальню, выкрикивая утешительные слова.
Тида'апа. Нет, больше так не пойдет. Он страстно ждал вечера, страстно хотел побыть с Виктором Краббе и Фенеллой Краббе. Странно, не просто с ней – с ними обоими. Теперь начинал понимать определенные вещи, которые, как он надеялся, в свое время сами собой прояснятся, причем почему-то с их помощью.
Алладад-хан взял себя в руки, встряхнулся, закрутил усы. Схватил со стула берет, застегнул ремень. Потом пошел к полицейской столовой, где просидел полчаса над чашкой кофе и книжечкой Хари Сингха. Тихонько произносил про себя:
– Это мужчина. Это большой мужчина. Это мужчина? Да, это мужчина. Это большой мужчина?…
Среди игроков в бильярд и в кости, глухой к разговорам и к дребезгу чашек, он, Алладад-хан, изучая английский, сидел в одиночестве, гордый, индифферентный, непонятый, страстно ждавший вечера.
8
Нэбби Адамс ни в коем случае не был скупым по натуре; для щедрости у него не было средств. Пока со временем он все больше и больше пользовался гостеприимством четы Краббе, его начало мучить чувство вины. Выпитый джин, бутылки пива, время от времени оживляющий бренди, съеденные обеды, посещение кинотеатров, использованный бензин, все за счет Виктора Краббе, начинали требовать – пусть давно испарившись, забывшись, переварившись, – расплаты более существенной, чем простая благодарность.
«Большое спасибо. Вы поистине хорошо о нас с ним заботитесь».
«Вы мне жизнь спасли, правда. Я уже трястись перестал. Можно, пожалуй, в контору вернуться».
«Знаете, единственное, чего мне бы хотелось в смысле еды: немножко горгонцолы,
[34]
луковицу и пару пива».
«Я по-настоящему хорошо тут поспал, миссис Краббе. Странно, всегда могу спать в вашем доме, в любое время дня и ночи. В столовой без конца кручусь и верчусь».
«Я прямо высох весь за день, Виктор. Ничего не мог делать, все думал про это».
Нет, подобных выражений благодарности недостаточно. Пора ему что-нибудь сделать для супругов Краббе. Раз-другой он приносил бутылку самсу, или Алладад-хан покупал бутылочку джина; дары проносились сквозь орды маленьких школьников, с интересом глазевших, в квартиру вверх по лестнице. Но долги росли, Алладад-хану становилось все трудней и трудней добывать из копилки деньги, хотя жена его верила, будто ключ потерялся. В часы покоя ворочалась, просыпалась, спрашивала обнаженную фигуру, украдкой возившуюся под кроватью:
– Что ты делаешь, беспокоишь шумом меня и ребенка?
– Сон приснился, будто кто-то пытается украсть копилку с деньгами. Слава Аллаху, она еще тут.
Нет, надо было достать где-то денег, к тому же законно. Одна из обязанностей Нэбби Адамса заключалась в осмотре транспортных средств – военных, полицейских, частных, все едино, – участников дорожных происшествий, с целью сбора вещественных свидетельств о технических неисправностях или полной исправности, которые можно будет представить в суде. Автовладельцы-китайцы деликатно намекали, что если бы лейтенант полиции заявил, будто тормоза были в полном порядке, то вскоре обнаружил бы появление нового друга, истинного друга, настоящего друга. Тормоза нередко оказывались в порядке, так Нэбби Адамс и говорил. Потом ему предлагали – «Вы курите, лейтенант?» – сигаретную жестянку, набитую десятидолларовыми бумажками, и Нэбби Адамсу приходилось со стоном отказываться. Или, деликатнее, дьяволически: «С радостью открою вам счет, лейтенант, в любом питейном заведении, какое укажете». Ох, искушение, искушение. Но чертовски рискованно. А теперь разнообразные кредиторы толковали о готовности принимать платежи полицейским бензином. Нэбби Адамс чуть не пал, но шесть футов восемь дюймов честности воспарили к небесам в самое время. Ох, страдания, крестные муки.
Как законно раздобыть денег? Однажды Нэбби Адамс настоял, чтоб все вместе отправились в Тимах на скачки. Он получил несколько верных подсказок от благодарного автовладельца-китайца. И поехали вчетвером, позаимствовав членские карточки Скакового клуба в Ланчапе, сидели в нараставшей надежде, в спазмах отчаяния, в перисистолах сомнений. И все распроклятые лошади вылетели в трубу, кроме тех, на кого ставили сидевшие рядом на шаткой трибуне китайцы. Нэбби Адамс на ворчливом урду жарко ругал их, квакавших и щебетавших в победной радости, пока Алладад-хан не вынужден был сказать:
– An хуч караб болта.
– Еще хуже скажу, будь я проклят, если эти задницы не заткнутся.
Чтоб усугубить несчастье, по-настоящему проиграл только Краббе, ибо ни у Алладад-хана, ни у Нэбби Адамса не нашлось пяти долларов – минимальная ставка – на двоих. После унылого дня, выброшенных на помойку денег, надо было пойти куда-нибудь выпить, и тут миссис Краббе набросилась на Виктора Краббе:
– Ты же знаешь, у нас нет таких денег. Тратишь на пиво, на лошадей, а потом… Ох, ужас, ужас. – Потом трое мужчин в мрачном молчанье сидели за пивом, пока она сморкалась в крошечный носовой платок. – Ужас. Уезжаю домой следующим пароходом.
