Бабах! — раздался вдруг страшный грохот, и я обнаружил, что лежу лицом на столе. Похоже, я разбил себе лоб: через несколько секунд пришла запоздалая боль. Я смертельно устал. Вымотался до предела.
Я всё листал и листал газеты и еженедельные журналы трёхлетней давности, и постепенно мой мозг вообще перестал воспринимать какую-либо информацию. Несколько раз проверял смартфон, но в дневнике не осталось ни малейшего следа от её записок.
Всё ещё лежа лицом на столе, я открыл глаза. И, упираясь взглядом в столешницу, пришёл к выводу, который напрашивался последние несколько часов: «Всё это был лишь сон».
Хотел ли я сам в это верить? Или таки не хотел?
«Я узнал те места просто потому, что видел их в новостях три года назад. Что же касается неё...»
Как я объясню её?
«Привидение? Нет... Всё это были...»
Всё это...
Галлюцинации?
Вздрогнув, я поднял голову.
«Имя... Как же её по имени?»
Тук-тук!
Тонкая деревянная дверь внезапно открылась.
— Цукаса-кун сказал, что пошёл в баню, — сообщила Окудэра-сэмпай, заходя в комнату в халате от рёкана
[37]. В номере прохладно, но с её присутствием как будто сразу стало теплее. Я почувствовал, что начинаю успокаиваться.
— Э-э, сэмпай... — Я встал и обратился к ней, пока она копошилась в своём рюкзачке. — Прости, что наговорил сегодня кучу странных вещей.
Мягко застегнув молнию на рюкзачке, она выпрямилась. Мне казалось, что всё происходит точно в замедленной съёмке.
— Всё в порядке, — ответила она, едва заметно улыбаясь, и покачала головой.
— Извини, что удалось снять только один номер на всех.
— Цукаса-кун сказал мне то же самое! — рассмеялась она. Мы сидели друг напротив друга за низеньким столиком у окна. — Меня это совершенно не напрягает. Сегодня здесь людно, все номера заняты. Хозяин сказал, они отмечают День единения учительского союза...
И она рассказала, что хозяин расщедрился настолько, что угощал её персиками после бани. Никто вокруг не мог удержаться от того, чтоб ей что-нибудь не предложить. Рёканский шампунь своим ароматом напоминал парфюм из какой-то далёкой экзотической страны.
— Ах! В городке Итомори делали кумихимо! Какая прелесть! — заметила Окудэра-сэмпай, листая одну из книг, что я принёс из библиотеки. — Моя мама иногда носит кимоно, так что у нас дома тоже есть несколько таких... Э, постой-ка! — Она посмотрела на моё правое запястье. — Это ведь тоже кумихимо?
— О, это...
Я поставил чашку с чаем обратно на стол и тоже посмотрел на свою руку. Мой постоянный оберег. Объёмный, точно живой, ярко-оранжевый шнурок на запястье.
— Что?
А ведь и правда...
— Да, действительно. Кто-то подарил мне его давным-давно. Вот иногда надеваю вместо оберега.
Голову вдруг пронзила резкая боль.
«Кто же это был?» — пробормотал я про себя. Этого я вспомнить не мог. Но чувствовал: в шнурке есть подсказка и, если понять её, можно что-то узнать.
— Эй, Таки-кун! — сказала она мягким голосом, но с озабоченностью в лице. — А почему ты не идёшь в баню?
— В баню? Ну да...
Я снова отвёл глаза, опустил взгляд к браслету. И отчаянно порылся в памяти, опасаясь, что, если не вспомню сейчас, не вспомню уже никогда. Банкет за стеной постепенно закончился, и в номере стал отчётливо слышен стрекот осенних насекомых.
— Один человек, который плетёт эти кумихимо...
Чей же это был голос? Добрый, хриплый и мягкий, как у рассказчика древних преданий...
— ...говорил мне, что этот шнурок не что иное, как само течение Времени. Скручивать, сплетать, иногда возвращаться назад, иногда расплетать и соединять заново. Это и есть Мусуби. Это и есть Время... Это...
Осень. Гора. Журчание ручья. Запах воды. Сладкий привкус ячменного чая.
— Это и есть Мусуби.
Внезапно в голове всплывает пейзаж. Святилище на вершине горы.
Саке, что я приносил к нему...
Вот куда я должен пойти!
Из-под стопки книг я выдёргиваю карту, раскладываю её на столе. Трёхлетней давности, пыльная, никому уже не нужная карта городка Итомори с окрестностями, лежавшая на полке в бакалейной лавочке. Тогда у Итомори было ещё только одно озеро. Место, где я подносил саке, должно быть гораздо дальше от зоны падения метеорита. Добраться бы туда... Если бы у меня было то саке!
Схватив карандаш, я принялся исследовать карту. Это должно было находиться довольно далеко на север от храма и выглядеть как гигантский кратер. Я разглядывал карту, позабыв обо всём на свете. Откуда-то издалека до меня доносился голос Окудэры, но я не мог отвести от карты глаз.
— ...-кун! Таки-кун!
Кто-то звал меня по имени. Женский голос.
— Таки-кун... Таки-кун!
В голосе слышалась напряжённость, словно его хозяйка вот-вот расплачется. Он дрожал и пульсировал, как далёкая одинокая звезда.
— Ты... не помнишь меня?
И тут я проснулся.
Всё верно, это рёкан. Я заснул, уронив голову на стол у окна. По всей видимости, Цукаса и Окудэра-сэмпай спят на своих футонах за раздвижной ширмой. В воздухе висит непривычная тишина. Ни стрекота насекомых, ни рёва автомобилей снаружи, ни ветерка.
Я сажусь. Одежда шелестит так громко, что я невольно вздрагиваю. За окном только начинает светать. Я смотрю на кумихимо у себя на запястье. Голос той девчонки всё ещё отдаётся в ушах.
«Кто ты такая?» — мысленно спрашиваю ту, чьего имени не знаю.
Ясное дело, ответа нет...
Ну, ладно.
Окудэра-сэмпай, Цукаса-кун!
Я непременно должен кое-куда сходить. Возвращайтесь в Токио без меня. Простите за эгоизм. Буду рад к вам вернуться, ребята.
Спасибо за всё.
Таки.
Нацарапав эти слова на вырванной из блокнота страничке, я немного подумал, затем достал из бумажника банкноту в пять тысяч иен
[38] и приложил её к записке, придавив чайной чашкой к столу.
Та, кого я никогда не встречал! Иду искать тебя.
