Но на все мои протесты Бабуля только щурится и смеётся. От её щербатой улыбки с дырками на месте выпавших зубов мне делается ещё страшнее.
— Не нужно бояться. Я говорю о кутиками-саке...
Следуя Бабулиной воле, мы с Ёцухой достали из рюкзачков каждая по бутылочке. То были белые блестящие бутылочки из фарфора, какие обычно помещают в камиданы
[28]. С миниатюрным пьедесталом, в который вставляется их сферическое дно, и плетением, перетягивающим обёртку вокруг горлышка, чтобы не дать пролиться содержимому. Слышно, как радостно плещется жидкость внутри.
— Под этим синтаем — маленький храм, — говорит Бабуля, глядя на гигантское дерево. — Оставьте там ваши подношения. Это саке представляет собой по половинке от каждой из вас.
Половинка от Мицухи?
Я смотрю на бутылочку в своих руках. Там, внутри, саке, которое она изготовила из пережёванного риса. Саке, получившееся благодаря связи между её телом и рисом. А подношу его я. Со смешанным чувством стыда и гордости — словно забил гол от паса, переданного мне тем, с кем я всё время ссорился, — вместе с Ёцухой я иду к дереву.
Впервые в жизни, наверное, слышу стрекот настоящих цикад. То, что это цикады, я знаю по фильмам и компьютерным играм, в которых этот звук означал наступление вечера. А теперь стрекотание заполняет всё пространство вокруг, и это похоже на кино больше, чем любая кинолента.
Стайка воробьёв неожиданно вылетает из кустов и, оглушительно чирикая, улетает прочь. Привыкший к мысли, что птицы живут на деревьях, я немного сбит с толку, но Ёцуха, весело резвясь, гоняет их до последнего. Людское жильё как будто становится ближе: к свежему ветерку начинает примешиваться еле слышный запах обеда. И я опять поражаюсь тому, как пронзительно отчётливо может пахнуть человеческая жизнь.
— Скоро сумерки! — облегчённо вздыхает Ёцуха, как человек, наконец-то покончивший с долгим домашним заданием.
Предзакатное солнце освещает их с Бабулей профили, точно прожектор, из-за чего обе смотрятся так, словно написаны слишком старательным художником.
— Ух ты!..
Возглас восхищения срывается с моих губ, когда глазам открывается вид городка внизу. Отсюда, с высоты птичьего полёта, родной город Мицухи виден весь целиком, как и круглое озерцо в его центре. Сам городок уже окутали тусклые голубые тени, и лишь в озерце отражается ярко-красное закатное небо. Над горными склонами вокруг нас начинает клубиться розоватая вечерняя дымка. А над домиками поднимаются тонкие, будто сигнальные, струйки дыма от готовящегося ужина. Воробьиные стайки носятся беспорядочно в небе над городком, поблёскивая мелкими искорками, точно пыль в классной комнате после уроков.
— Интересно, скоро ли покажется комета? — говорит Ёцуха, глядя в вечернее небо и прикрывая ладошкой глаза от закатного солнца.
— Комета?
Ах да. Я вспоминаю теленовости, которые мы все смотрели за завтраком: дескать, уже очень скоро комета приблизится к Земле настолько, что будет видна невооружённому глазу. И что, возможно, даже сегодня после захода солнца, если поискать, её можно будет увидеть немного наискосок над Венерой
[29].
— Комета... — повторяю я громко.
Внезапно у меня возникает чувство, будто я что-то забыл. Я прищуриваюсь и вслед за Ёцухой вглядываюсь в звёздное небо Западного полушария. И сразу нахожу её. Чуть выше Венеры, сияющей особенно ярко, поблёскивает её голубоватый хвост. И я чувствую, как что-то пытается всплыть со дна моей памяти.
Вот оно! Эта комета...
Когда-то всё это уже...
Однажды я...
— Эй, Мицуха, — отрывает меня от мыслей Бабулин голос, и я замечаю, что она смотрит на меня в упор. Так близко, что я различаю в её глубоких чёрных зрачках своё отражение. — Ты сейчас видишь сон, не так ли?!
Неожиданно я просыпаюсь.
Отброшенные простыни взлетают вверх и бесшумно оседают на пол рядом с кроватью. Сердце колотится так бешено, словно вот-вот проломит рёбра, — да, может, ему бы и стоило, чтоб я больше не слышал, как оно сходит с ума.
«Как странно», — не успеваю я подумать, как вдруг слышу свой обычный пульс. Утреннее чириканье воробьёв за окном. Рёв автомобильных движков. Стук колёс электричек. Моё тело словно вспомнило, где оно, и уши начали улавливать звуки Токио.
— Слёзы?..
Коснувшись щеки, ощущаю на кончиках пальцев солёные капли. С чего бы? Ничего не понимая, вытираю глаза ладонью, и вечерний пейзаж, как и слова Бабули, которую я слушал, исчезают, уходят, как вода в песок.
«Дин-нь!» — звякает у подушки смартфон.
Скоро буду на месте. Сегодня не подведи! ♡
Окудэра-сэмпай. Её номер.
«На месте? — удивляюсь я. — О чём это она?» Минутку... Вот же чёрт. Мицуха!
Лихорадочно проверяю ежедневник смартфона — записи, которые она оставила.
— Свидание?!
Соскакиваю с кровати как ошпаренный — и на полной скорости привожу себя в лучший вид.
Завтра у тебя свидание с Окудэрой-сэмпай на Роппонги! Встреча напротив станции Ёцуя в 10:30. Я и сама хотела бы, но, раз уж выпадает идти тебе, постарайся провести время с удовольствием. И скажи мне спасибо!
К счастью, место встречи оказывается недалеко. Несусь со всех ног и, когда на бегу проверяю смартфон, вижу, что прибываю на десять минут раньше назначенного. Окудэра-сэмпай, наверное, ещё не пришла. Несмотря на выходной день, на площади перед станцией довольно людно.
Вытираю пот с лица, поправляю воротник куртки и, шепча про себя: «Чёртова Мицуха!», на всякий случай ищу глазами в толпе фигурку Окудэры-сэмпай... Свидание с Окудэрой? Не говоря уж о том, что это вообще первое свидание в моей жизни. Первое в жизни — и сразу с кумирообразной, звездовидной, мисс-Япония-подобной Окудэрой-сэмпай!.. Не слишком ли? Может, поменяемся местами прямо сейчас, чёртова идиотка Мицуха?!
— Та-аки-кун!
— Ох! — от неожиданного голоса за спиной я нелепо вскрикиваю. И в растерянности оборачиваюсь.
— Прости, долго ждал?
— Н-нет, не ждал! Ну, то есть ждал, но... В смысле...
Что это за вопрос? Отвечу, что ждал, — она почувствует себя неудобно; скажу, что не ждал, — получится, что я сам опоздал! Как же ответить правильней?
