В маленьком цирковом мире все быстро становятся в курсе дел каждого. То, что Сияна очень нравится одному из наших артистов, молодому татарину Энвару, а он нравится ей, мы поняли уже к концу первого месяца гастролей в Сухуме. Энвар выпускался из училища как жонглер, номерок у него был славный, но абсолютно обычный, проходной, без изюминки и куража – просто работа, которую он выполнял на совесть. Энвар дал мне парочку дельных, сугубо математических советов относительно техники жонглирования кольцами, стало понятнее, но бросать так, как он, я бы точно не хотела.
А дело было в том, что жонглер Энвар спал и видел себя коверным. Его комната в вагончике была завешана фотографиями великих клоунов, он знал наизусть их репризы
[56] и мог цитировать шутки и миниатюры часами. Можно представить себе его радость, когда наш молодой коверный Юрка Романов неожиданно предложил Энвару участвовать в древней, но любимой зрителем сценке «Кирпичи» в качестве партнера.
Сюжет незамысловат: после возни на манеже коверные бросают в зрительный зал кирпичи из пенопласта, которые на вид совершенно как настоящие – не отличишь, пока не возьмешь в руку. В ходе сценки зрители не догадываются, что на манеже вместе с настоящими кирпичами, гремящими у клоунов в ярких ведрах, используется реквизит, и когда артисты швыряют муляжи в зал, аж в самые дальние ряды, народ ахает и вскакивает с мест, бросаясь врассыпную от летящего «кирпича». Потом, конечно, все смущаются, хохочут и возвращают коверным по их просьбе реквизит обратно, бросая кирпичи в манеж. Один из клоунов (Энвар), как будто нечаянно ловит брошенный каким-нибудь мужчиной кирпич головой, смешно падает в обморок – ну, и так далее.
Сияна всегда выходила на номер жонглера и на эту репризу к центральному входу шапито и становилась у директорской ложи – оттуда лучше всего было смотреть на Энвара. А он мог видеть ее. И их обоих отлично видел молодой, усатый, горячий, но неудачливый ухажер Сияны. Понаблюдал немножко, да и сложил два и два, получив неутешительный результат.
Этот парень дружил с одним из осветителей и буквально через день сидел с ним рядом на площадке у световой пушки. Тихо сидел, а потом пытался проводить молодую женщину до дома, дожидаясь, пока она сдаст буклеты и программки старшему билетеру – нашей Фире Моисеевне. Ему это даже немножко удавалось сначала, только скоро провожать Сияну после вечерних представлений стал Энвар, а кавалер каждый раз получал очень вежливый отказ. И вот взыграл горячий нрав, а с ним проснулся корсиканский темперамент, начисто выключив товарищу голову, зато включив коварство.
Шло второе отделение. Репризу с кирпичами шпрехшталмейстер, расставляющий в программе номера, всегда пускал ближе к концу, чтоб движуха и легкий шухер слегка оживили подуставший от впечатлений зал. Мы с Давидом Вахтанговичем стояли, как обычно, у форганга, Сияна замерла напротив, у центрального выхода, Юрка и Энвар работали в манеже. И вот бутафорские кирпичи полетели в зал, тот, что бросил Энвар, как обычно – в желтый сектор, туда, где сидел рядом с осветителем усатый Отелло. Визг, хохот, суета и назад летят… два кирпича, один лидирует и достигает манежа первым. Энвар делает шаг вперед, Давид Вахтангович не своим голосом орет:
– Энвар, не лови, не лови, мляя!!
Энвар оборачивается к нему, кирпич свистит мимо и с грохотом разваливает стойку с реквизитом для следующего номера, которую униформа установила, пока коверные развлекали зал.
Он был настоящий, тот кирпич. Тяжелый и смертельно опасный. Брошенный сильной рукой с высоты десятого ряда, он запросто убил бы или сильно покалечил парня, если бы не опыт, интуиция и невероятная концентрация Давида Вахтанговича, – я ведь и извилиной пошевелить не успела, Юрка и Энвар не сориентировались тоже, а шпрех мгновенно все понял. И Сияна тоже поняла, я видела, как она подалась вперед и как закрыла лицо руками, когда кирпич врезался в стойку.
Ничего не заметившие зрители со смехом расселись по местам, коверные убежали за форганг, разноцветное колесо представления покатилось дальше. Конечно, Юрка, Энвар и кто-то еще из наших помчались ловить ревнивца, но того и след простыл. Осветитель, офигевший и весь трясущийся от ярости, предъявил преследователям оторванный рукав полосатой рубашки – это он пытался скрутить усатого, но тот вырвался, спрыгнул вниз с настила и исчез.
Домой к нему решили не ехать, хоть Гурам Гвазава и настаивал на том, что засранца надо найти и покарать, но Энвар, счастливый оттого, что Сияна впервые обняла его, да еще и при всех, махнул рукой – пусть живет себе, главное, чтоб ума хватило больше не подходить к цирку на расстояние пушечного выстрела.
Конечно, счастье делает человека великодушным, но Энвар еще и сам по себе был хорошим и добрым. Сияна, наверное, это почувствовала сразу. Они были женаты уже много лет, когда мы встретились все так же в цирке, только уже в другой жизни и в другой стране. Энвар давно стал очень приличным соло-клоуном, а младшему из их с Сияной троих сыновей только что исполнилось три года.
Но это все будет еще не скоро и в другой истории, а пока на очередном вечернем представлении Давид Вахтангович шепнул мне:
– Ты посмотри в первый ряд справа от ложи. Какая дама нас почтила вниманием… Высший класс!
Я глянула. Да, дама была что надо. В пестрой толпе зрителей она выделялась, как венценосный журавль среди разноцветных попугайчиков: длинная шея, пепельно-жемчужные волосы, собранные в высокую прическу, очень тонкое лицо с яркими губами и какие-то камни в ушах, горящие огнем при каждом повороте красивой головки (что так сверкают чистые, крупные бриллианты, я узнала гораздо позже), элегантное платье цвета увядшей розы. Рядом с дамой сидел мужчина в генеральском мундире – звезды генерал-лейтенанта я отлично разглядела даже от форганга.
Они были классные оба. Искренне хлопали, внимательно и заинтересованно смотрели номера, вернее, три первых номера. А потом на манеж выскочил Юрка Романов в гриме Рыжего клоуна. Рыжий клоун потому и рыжий, что волосы или парик у него желтого или оранжевого цвета, обязательный накладной нос и утрированный грим на лице – красный большой рот, подрисованные брови и глаза. Ну, традиция, что ли, такая в цирке, образ с незапамятных времен сложился.
Юрка не был бы Юркой, если б не разглядел мигом чудесную даму в первом ряду. А как разглядел, так и кинулся к ней, чтоб вручить огромную пластмассовую ромашку – с этого начиналась его реприза «Клоун и Принцесса». И тут случилось нечто невообразимое. Мы потом долго вспоминали этот казус в курилке, а отголоски истории, обросшие невообразимыми деталями, долетали до меня и спустя много лет.
Мама дорогая, как она заорала! Ее вопль перекрыл игривую мелодию, которую исполнял оркестр, и это не был женский изящный визг. Она кричала каким-то утробным голосом, протяжным и довольно низким, потом вскочила и ринулась куда глаза глядят, но не к выходу, а почему-то в нашу сторону, к форгангу. Генерал побежал за ней, а Юрка остолбенел прямо там, у барьера, который так и не перелез. Ромашка выпала у него из рук, но он этого, по-моему, даже не заметил.
