И я отчетливо поняла, что он говорит правду. Пролепетала что-то вроде «они же нам ничего не сделали, идиоты, да, но ведь не тронули?». Гурам обернулся, посмотрел на меня пристально и медленно произнес:
– Гого, ты уверена, что они просто собирались, налюбовавшись звездами, отвезти вас домой? Точно знаешь, что не хотели обидеть, унизить, надругаться? А я вот другое знаю. Знаю, что есть вещи, которые просто нельзя делать. Табу. Нарушил табу – черту перешел, ты теперь враг и должен ответить. Точка.
Мишу и Алика, так и не издавшего ни звука, – в отличие от брата, который сначала угрожал, потом извинялся, потом просил, – прямо в оригинальной упаковке из импровизированных веревок сложили в «Волгу» Гурама, Давид Вахтангович сел на переднее сиденье, и они уехали. А мы, раз уж оказались в горах ночью, развели костер и просидели до утра под огромными звездами. Завтра же выходной. И Костя остался с нами. И сидел около меня, ни на шаг не отходил. А до этого встал на одно колено и завязал мне шнурки на кедах, я и не заметила, что они волочатся по земле.
Только вот Володя несколько раз очень внимательно на нас взглянул… Думаю, именно тогда он и догадался обо всем.
Про дурынду Машку все как-то немножко забыли, но она сама нашлась, когда мы утром вернулись, выскочила нам навстречу и бросилась Ирке на шею. Оказывается, вместо дискотеки кавалер повез Машу показать Новый Афон. Там же, любуясь лунной дорожкой со смотровой площадки у пещер, узнал, сколько ей лет, благоразумно резко развернулся в сторону дома, но в этот момент их приняли милицейские. Прав-то не было у Гранта. Узнав, что Маша из цирка, дежурный, сменившись, сел за руль и привез Машку в объятия мамы, которой было что сказать дочери, ох и было! Бедная Маха еще пару дней на пляже лежала на животе, а не сидела, выпорола ее мать. И правильно сделала, между прочим. Иногда толику ума можно вложить в юную, полную самомнения голову исключительно через задницу.
27. Велька и Мцвели
Не совсем трезвого Давида Вахтанговича днем привезли двое сумрачных мужчин солидного возраста. Вместе с ним они выгрузили из машины несколько мешков и четыре огромных глиняных кувшина. Потом прошли к Барскому, пробыли у него несколько минут, вышли с чуть посветлевшими лицами, сели в машину и уехали.
Это были отец и дядя Алика и Миши, они принесли Барскому все возможные извинения и попросили забыть инцидент и похлопотать перед «уважаемым Гурамом», заверив, что «эти два шакала, позор рода» будут немедленно высланы из города к родне в Дагестан, где и просидят до того самого дня, когда старшие подберут им невест и женят остолопов. Потому что, видимо, пора. А за сгоревшую машину претензий нет, что вы, уважаемый! Никаких претензий, вот еще машина, почти новая – хотите ее? Забирайте, уважаемый, только скажите Гураму Александровичу, что нет у вас обиды на наш род, пожалейте молодых дураков. Один, между прочим, вообще контуженый, больной весь.
Барский машину не хотел. Но пообещал напуганным до смерти родственникам, что мстить наши мужчины не будут. И что Гурама Александровича он лично успокоит.
В мешках оказались два огромных гуся, вся задняя половина крупненького бычка, овощи и фрукты, в кувшинах – дивное вино и чача, которым все вечером и отдали должное. По стаканчику, не больше – завтра рабочий день.
Гурам, очевидно, обладал мощным даром убеждения: он коротко поговорил о чем-то с Иркой, и мы больше не видели ее в вызывающих нарядах и боевой раскраске. Оказалось, что обычные платьица и чуть-чуть подкрашенные ресницы делают ее даже моложе, милее и симпатичнее.
Эта история, как почти все истории, связанные у меня с цирком, имела свое необыкновенное продолжение: через несколько дней я, собираясь утром с Ритой Бакиревой, Алдоной и собаками пойти на дальний пляж, столкнулась у ворот с Аликом. В руках парень держал большую плетеную корзинку, прикрытую голубой тряпочкой, у ног стояла еще одна корзина, огромная, полная крупного фиолетово-дымчатого инжира. Синяки на лице Алика расцвели дивным цветом, кровоподтеки от пальцев Агеева на предплечьях только-только начали зеленеть, но вид был отчаянно-решительный. И он почему-то совсем перестал заикаться:
– Я пришел извиниться перед тобой. Хорошо, что тут старшие женщины – дед сказал, что чем больше людей услышат мои слова, тем скорее бог простит.
И извинился. Он говорил искренне, горько, чувствовалось, что стыд его буквально сжирает. Я мельком глянула на Риту и Алдону, а они почти незаметно синхронно обе кивнули: пусть продолжает, пока можно верить.
– Клянусь могилой матери, что никогда и пальцем к тебе не прикоснулся бы! Да, понимаю, что поздно, все уже случилось, ваш страх обернулся нашим позором. Мы уедем из Сухума завтра, а чтоб память все-таки стала хорошей, это тебе, вам – инжир от бабушки моей, не откажите, она сама собирала, пожелала, чтоб жизнь твоя такой же сладкой была. А от меня и от деда вот, – он протянул корзину, которую держал в руках. В этот момент голубая тряпочка зашевелилась, потом сползла – из корзины на меня смотрели карие внимательные глазки под трогательными бровками. Круглая меховая голова, темно-пепельная, с черной маской потянулась ко мне, из крохотной пасти появился розовый язык и лизнул мой палец. Конечно, я завизжала от восторга, конечно, я выхватила щена из корзинки и прижала к себе, рассматривая толстые лапищи в белых «носочках», розовое тугое пузо со смешной пипиркой, грудку в белоснежной манишке, широкую спинку с черным чепраком, хвостик-морковку – я никогда до этого не видела таких щенков. Он был прекрасен, он восхитительно пах теплым мехом, молоком, медом и почему-то свежевыглаженным бельем.
– Стоп-стоп, – Алдона взяла у меня малыша, осмотрела со всех сторон, – это отличнейший кобель кавказской овчарки с великолепными статями, насколько я могу судить. Где взяли щенка, молодой человек? Он больших денег стоит…
Алик аж побледнел, даже глаза заблестели подозрительно, он как-то судорожно дернул кадыком, будто проглотил обиду:
– Вы имеете право подозревать, я скомпрометирован. Щенок родился на пастбище моего деда, в горах. Документов нет, откуда? Только вам любой на Турбазе расскажет о наших собаках. За его отца люди из Нальчика, которые собачьими боями занимаются, тысячу рублей деду давали, дед не согласился! Сказал, что друзей не продает. А за щенками со всего Кавказа к деду едут, баранов везут, деньги везут, вино и чачу везут, записываются на год вперед. Они у нас громадные вырастают, умные, преданные, пастухи и охранники хорошие, дед не каждому отдает собаку, сначала разговаривает долго с человеком.
Алдона даже смутилась, вернула мне щенка и сказала, что ничего такого в виду не имела вовсе, Рита же поинтересовалась, зачем мне охранник и, особенно, пастух здесь, в цирке? Но щенка отобрать теперь можно было, только применив ко мне грубую физическую силу. И то не факт. Задыхаясь от умиления, я просюсюкала: «А как его зовут, моего холесенького?»
И тут Алик впервые улыбнулся. Оказалось, что у него хорошая улыбка, прекрасные ровные зубы и ямочки на щеках:
– Мцвели. Защитник, Хранитель, если по-русски. Можно звать Вели, Велька…
