Представляясь, Костя протянул мне руку, смуглую, крепкую, теплую и сухую, и тут что-то произошло: я оказалась вдруг в тягучем прозрачном сиропе, где замедлилось само время, и могла разглядеть в деталях ссадины на тыльной стороне кисти, пыль на алой кожаной куртке, застежки на комбинезоне – в моем распоряжении была вечность. Где-то далеко слышались голоса и смех, оглушительно запахло яблоками, а я, с трудом преодолевая сопротивление этого прозрачного и невидимого, все поднимала голову, чтоб взглянуть Косте в лицо.
Лучше бы я этого не делала… Загорелая кожа, лучики легких морщинок у глаз (увы мне, увы, Косте исполнилось тридцать два), насмешливый крупный рот, вздернутые брови и удивительные глаза, сине-зеленые, цвета моря, в пушистых ресницах, таких черных и блестящих, что казались покрытыми лаком, высокий лоб, длинные, собранные в хвост густые даже на вид волосы цвета шоколада, в который добавили немного сливок – яблоки пахли все сильнее…
Какое счастье, что Алдона окликнула меня! Время вздрогнуло и двинулось в обычном темпе, как-то я смогла выговорить свое имя, пискнула «извините» и ринулась к ней, чуть ли не спотыкаясь, стала суетливо помогать, поднимать в вагон собак, воду, еду, молясь, чтоб никто ничего не заметил. Не заметили – слишком заняты все были животными, припасами и закатыванием красного «Кавасаки» по импровизированному трапу из толстых досок во второй наш вагон. Не заметил и мой Женька.
18. О любви, ненависти и внезапном повороте
А на следующий день мы добрались до Прикарпатья. И там, в очень красивом городе, самом необыкновенном из тех, что я видела за эти гастроли, в теперешней столице Буковины, мне довелось впервые в полной мере испытать самые мощные в жизни любого человека чувства: любовь и страх. Ну, и на сладкое – почувствовать, каково это, когда тебя ненавидят просто так. Ненавидят только потому, что ты – другой.
На велосипед меня в двенадцать лет посадил друг Юрка. На настоящую взрослую «Украину». Пробежал со мной рядом сто метров, крича: «Не смотри под колеса, они не отвалятся, смотри вперед!» – и отпустил. Дальше я уже падала самостоятельно. Раза три. Потом сразу как-то поехала. Много ездила. Далеко. И мне всегда казалось, что велик – нечто элементарное; понять, как люди не умеют удерживать равновесие и крутить педали, я не могла. В цирке увидела работу акробатов на велосипедах и поняла: люди только думают, что умеют ездить, а на самом деле просто кое-как передвигаются. Я бы даже сказала – влачатся. Так вот, велофигуристы, чьи выступления я видела раньше, тоже всего лишь влачились. Потому что теперь я увидела, как работает Костя.
Я уже упоминала, что пять – восемь минут вечернего праздника на манеже артист оплачивает тремя часами репетиций днем. Ежедневно, кроме «зеленого»
[36] понедельника. Костя репетировал по пять часов, доводя реакции тела до совершенства, до легчайшего какого-то автоматизма.
Мощь и сила вовсе не обязательно должны представлять собой груду мышц. Костя, имея фактуру точно как у Володи Агеева, только поменьше габаритами, выглядел изумительно. Прекрасный акробат, он весил не больше семидесяти килограммов и был всего на голову выше меня. Но это были семьдесят килограммов стальных мышц, красивых, гармоничных, рельефных – идеальный треугольник спины, мощная шея, роскошные волосы до лопаток (я до сих пор люблю длинные волосы у мужчин), сильные ноги с рельефными мускулами.
А подъем! Боги, что это был за подъем! Когда Костя на репетиции стоял в стойке на руках, девки-гимнастки от зависти чуть не падали вниз со своих аппаратов – идеальная дуга узкой стопы была вызывающе прекрасна. А я пропадала от непонятной тоски, ухитрившись отыскать на круглом манеже пятый угол и забившись в него: мне хотелось, чтоб эти яркие птицы попадали со своих насестов и уже перестали бы таращиться на Троепольского. Хорошо, кстати, что пока они просто таращились. Переходить к более активным действиям наши девицы, все как одна отнюдь не робкого десятка, отчего-то не спешили, а только любовались издали. Как и я, впрочем. Только я восхищалась тайно, а они – вполне себе откровенно, не стесняясь.
Всегда доброжелательный, спокойный и улыбчивый, Костя, если не помогал кому-то по срочной надобности и не находился на манеже, носился где-то на мотоцикле или читал книги. Однажды, погибая от смущения, я набралась мужества (речь из пяти слов репетировала сутки) и попросила у него невесть откуда взявшуюся в том лохматом году, прекрасно изданную «Колыбель для кошки». Он дал, конечно. И я читала взахлеб ночами, рискуя серьезно обидеть влюбленного и напрочь теперь обойденного вниманием Женьку, который привык к вечерним совместным посиделкам и разговорам обо всем (в основном, он рассуждал о нашем совместном счастливом будущем), но не могла оторваться от книги. То была моя первая встреча с Воннегутом.
Никто из нас не знал, кем был Костя до цирка. Был ли он профессиональным спортсменом, как многие из цирковых, родился ли в опилках или пришел после училища? Он молчал, а народ не спрашивал – работало одно из негласных правил цирка, где за нетактичное любопытство запросто можно было узнать точный адрес… в общем, один малоприятный, но очень популярный адрес для чрезмерно любознательных. И тогда я совершила самое настоящее преступление.
Однажды Барский вместе с Давидом Вахтанговичем уехали по делам, а я решила сделать легкую уборку в вагончике Юрия Евгеньевича. И увидела на столе ключ от его кабинета. Кабинет вместе с малюсенькой игрушечной приемной, собственно, находились в другой половине этого же вагончика, но дверь туда была закрыта. А ведь именно там хранились специальные ценные книги, святая святых передвижного цирка № 13: бухгалтерская книга, кассовая книга со всеми расходами и приходами, административная папка с копиями авизо
[37] и приказов, кадровая книга с данными об артистах, техническом персонале, временных работниках. Она-то и была мне нужна. Погибая от стыда, я открыла кабинет, тихо, как тать, прокралась к столу, достала книгу и мгновенно нашла нужную информацию: мастер такого-то спорта, и еще такого-то тоже мастер, заслуженный, год рождения – господи, ему тридцать два года! Как много-то, у меня ноль шансов, я же для него маленькая ду… Что? В графе «семейное положение» каллиграфическим почерком Барского было выведено: «вдовец».
Отлично помня, какую охоту устроили на разведенного Агеева цирковые девушки, до этого момента я была очень удивлена, что никто из них не попытался расставить силки на Троепольского, и решила, что дамы в курсе его семейного положения и соблюдают закон о неприкосновенности мужика, замечательного, но чужого – значит, Костя женат, и все тут. Мне даже стало чуть полегче, кажется. Но я должна была убедиться. Для того и пошла на преступление. Что ж, убедилась… Сияние, которым для меня был озарен этот мужчина, теперь, когда к нему прибавился глубокий оттенок сострадания, стало совсем ослепительным. Очевидно, тогда и появился очередной постоянный паттерн: с юных лет и до сих пор меня интересуют исключительно мужчины с необычной и непростой судьбой, но обязательно наделенные хоть каким-нибудь талантом.
