Наконец-то появился тот, кому по-настоящему было небезразлично мое цирковое будущее. Володя как-то незаметно встал рядом, и уже через неделю я, что называется, почувствовала разницу: Ковбой, гад такой, перестал орать матерно, а только огорченно всплескивал руками при очередном моем киксе
[33], а шарики, булавы и кольца не так больно стучали по мозолям на ладонях. И теперь уже Володя, а не старый клоун и дражайшая Фира Моисеевна мазал очередным пахучим снадобьем мои руки – у многих артистов в кофрах были индивидуально составленные аптечки, рецепты растирок и мазей передавались из поколения в поколение, и снадобья эти оказывались куда более действенными, чем небогатый ассортимент государственных аптек. Кстати, этой же мазью Агеев лечил и распоротый бок медвежонка Гошки в тот день, когда внезапно обезумевшая огромная бурая Машка попыталась затащить малыша к себе в клетку. Рана закрылась буквально через несколько дней.
Не сводя, фигурально выражаясь, восторженного взгляда с Агеева, счастливая от искреннего внимания настоящего большого артиста, я делала успехи. Запястья выворачивались правильным образом – за несколько репетиций Агеев «поставил руку», сообразуясь с моей персональной анатомией. В стойке я как-то незаметно перестала заваливаться назад – имея за плечами пятнадцатилетний опыт артиста-универсала (это тот, кто может работать в разных цирковых жанрах), он научил, как бороться с «переключенными» локтями, которые были моим кошмаром еще с цирковой студии… Ну много еще всего сразу стало получаться у меня в трудной цирковой пахоте. И он обещал подумать, к кому из знакомых жонглеров меня можно будет ввести в номер. «Через годик попробуем», – так он сказал.
Спокойный, немногословный, иронично-мудрый, очень эрудированный, с лучистыми карими глазами, умеющий заразительно хохотать, играть на саксофоне, фортепиано и гитаре, вязать на спицах смешные полосатые носочки, варить и железо, и дивный суп из чего угодно, щедрый и добрый, подвижный и мощный, как очень интеллигентный крупный лев, он стал моим лучшим другом, оставаясь им и потом, вне цирка, когда я вынуждена была уехать домой.
Едва прибыв в коллектив, Агеев мгновенно стал всеобщим любимцем. Директор Барский немедленно выделил Володе в персональное пользование новый вагончик целиком, чем вызвал приступ ярости у некого известного в узких кругах артиста, который был сослан из столиц в нашу передвижку за неумеренное пристрастие к сплетням и кляузам, но все свои столичные фанаберии прихватил с собой и претендовал на отдельное жилье в цирковом городке, не довольствуясь гостиничным номером. А Олег Таймень, наш малообщительный сибиряк, буквально через неделю сам предложил Володе ежевечерний массаж. Это было так же необычно, как если бы на конюшне заговорил белый ослик Яшка: все артисты труппы записывались к Олегу сильно заранее, он никогда не брал на стол больше трех страждущих в сутки. И сеансы массажа всегда проходили исключительно в тайменевском вагончике, но для Агеева Олег сделал исключение и «работал» его прямо на полу Володиного жилища – стандартный массажный стол был коротковат великану.
А еще я с изумлением отметила, что цирковые дамы теперь даже в курилке сидели исключительно с томными выражениями лиц, изящно изогнув тонкие спинки и трогательно вытянув шейки. Многие покачивали ножками, обутыми не в раздолбанные репетиционные чешки и не в удобные шлепки (не говоря уже о любимых всеми цирковыми «колодках»), а в туфельки на каблучке.
Куда-то исчезли растянутые треники, старые трико и мужские рубашки, в которых так удобно жить – вместо них появились очаровательные халатики и сарафаны, состоящие из одних декольте и бретелек, умело подчеркивающие талию и все остальное. Гимнастка Ирка Романова, вполне счастливая в недавнем браке с симпатичным молодым клоуном Юрой, когда я пристала к ней с вопросами и сомнениями, объяснила мне, соплюхе и полной лохушке в женских делах, что незамужние и разведенные цирковые девушки вышли на Большую Охоту: Володя Агеев потому и задержался на два месяца, что очень тяжело разводился в Москве. Но все-таки развелся, а значит, моментально стал ценным призом, за который стоило побороться.
– Я сама чуть было не поддалась инстинкту и не достала из закромов самую убойную мини-юбку – ну до чего ж годный мужик-то! Но вовремя вспомнила, что я замужем теперь, – смеялась Ирка.
Вездесущая Рита Бакирева, знавшая Агеева еще выпускником училища, к которой я тоже сунулась с вопросом «а чего они все?», помолчала, поморщилась как-то брезгливо, а потом все-таки рассказала мне о жене Володи, дочери дипломата, с которой он познакомился после второго своего лауреатства:
– Ну, может, и пригодится тебе в будущей жизни, детка, эта история. В качестве подтверждения мудрости пословицы про коня и трепетную лань. Причем лань – не всегда то, что выглядит ланью. Володька тогда работал только в больших стационарных цирках, никаких передвижек и в глаза не видел – звезда же. Мы с ним в одной программе на Цветном были, я прекрасно помню, как эта су… эта красотка за кулисы после представления приперлась, огромный букет темных роз приволокла и пару бутылок коньячины французского тоже не забыла прихватить. Подсела к нам в курилке, издалека разговор затеяла, цветочки девкам раздала, восхищение выразила, потом из сумки стаканы добыла, всем налила. Мы ж не знали, кто она – чего не выпить с хорошим человеком, который еще и приятные слова говорит? Потом еще несколько раз приходила, опять сидела с нашими в курилке, журналисткой представилась, материал для статьи в «Литературке» собирающей.
Попросила «со знаменитым Агеевым» познакомить. Сбегали за ним, конечно. Ну, и завертелось. Красивая она девка была, холеная такая. И наглая очень. Прилипла к парню намертво, еще с полгода каталась за ним по всему Союзу, пока не дотащила как-то до ЗАГСа. А после свадьбы быстро переменилась, в цирк больше ни ногой, даже на премьеры, он один всегда на гастроли ездил, жена никогда не приезжала к нему. Володька детей всегда любил, квартиру в Москве купил кооперативную, на Полянке, огромную такую хату, чтоб места много будущим ребятишкам было, но жена морщилась от самого слова «дети» и говорила, что им надо пожить для себя.
…И я представляла себе, как в далекой Москве эта дура (а она, конечно, дура, потому что какая женщина, находясь в здравом уме, захотела бы расстаться с таким чудесным Агеевым хоть на несколько дней?) сидит на какой-то там полянке (я ж не знала, что Полянка – это название улицы), потому что ездить с мужем на гастроли ей не пристало. Что делать дочери дипломата, которая понятия не имела, что картошка и редиска в полях не прямо в сетках растут, а вода в кранах не всегда бывает горячей, в искреннем, простом и пестром мире циркового конвейера? Такую фифу и матом запросто приложить могут, если выпросит. А она бы у всех выпрашивала, судя по тому, что я услышала, и прилетало бы ей регулярно.
– Жена все время предлагала Володьке уехать из Союза, обещала, что папаша поспособствует всяко, возьмут в зарубежный коллектив на большие деньги – лауреат же. Он отказался. Потом тесть предложил оставить цирк совсем и перейти в Главк на кабинетную работу, начальником стать – Вовка и его послал по обидному адресу. Так и жили: он на гастролях двенадцать месяцев в году, она в Москве. Женушка по ресторанам расхаживала, а Володька работал без отпусков первые годы и ей две трети зарплаты отсылал ежемесячно, чтоб в «Арагви» да «Метрополе» ужинать каждый день могла.
