Цирковые обнимали братьев, поздравляли, радовались, второе отделение артисты отработали так, будто у каждого открылось еще одно дыхание – друг чудесным образом остался жив. Утром наши ребята пошли к продавцам, учинили дознание и выяснили, что в тот день появилась новая тетка с удивительно дешевым и вкусным сухим вином. У нее и отоварился по-быстрому злополучный и слегка прижимистый Слава.
Шпрехшталмейстер и Альгис поехали к тетке домой, и, оцепенев от ужаса, узнали, что баба добавляет в вино какие-то ягоды, названия которых и сама не знает, просто собирает их в лесу около села, где живет ее мать. Как выразилась тетка, «чтоб крепче брало». И что это вино хлещет ее муж-алкаш и тогда не буянит, а делается тихий и спит по двое суток:
– Все равно, паразит, не работает нигде, только ханку жрет, пусть уж лучше спит. Да что вы, мужчины, нормальное вино! Вон, потребитель основной дрыхнет, его, сволоча такого, кувалдой не уложишь, и морда чуть не трескается.
Оглядев спящего двухметрового богатыря весом явно за центнер, Давид Вахтангович и Альгис сразу поняли, почему субтильный Слава полностью потерял ориентацию с половины стакана. Спросили, есть ли еще? Есть, как не быть, вон стоит в сарае.
Дав испуганной бабе пять рублей, они вылили три ведерных бутыля с опасным пойлом в огород на радость или на горе помидорам и прочим кабачкам и аккуратно объяснили хозяйке, почему ей не надо появляться со своей продукцией на «винном рынке».
Очень скоро винопродавцы с пустыря и вовсе порассосались, потому что цирковые стали брать вино только накануне выходного и только у троих проверенных поставщиков.
Судьба подала всем очень недвусмысленный знак.
Но вернемся за форганг, где ожидают выхода на манеж наши артисты. Исполнив каждый свой ритуал, они сбрасывают халаты и колодки (специальные деревянные сабо, состоящие из толстой подошвы и грубой брезентовой перепонки, которые предохраняют тонкую кожу гимнастических тапочек или коротких сапожек), и с первыми тактами музыки своего номера, совершенно преображенные, свободные, легкие, собранные, невероятно красивые, вылетают на манеж, чтоб вдохнуть, впитать пьянящую, восхитительную энергию зрительного зала и отдать публике взамен волшебный концентрат мастерства, любви, риска, силы и куража.
И через несколько минут, отработав номер, выложившись до дна, до абсолютного опустошения, возвращаются за кулисы, выдыхают, расслабляя звенящие от колоссального напряжения мышцы. Однажды в Ивановском цирке я видела, как человека увезли в хирургию прямо из-за форганга: отработав номер, он свалился с острым аппендицитом, дав боли наконец прорваться изнутри. Аплодисменты – лучшая анестезия для цирковых.
Проще и легче всего восстанавливались душевные силы и спадало напряжение в дружеских попойках, так повелось издавна. Еще алкоголь помогает уснуть, когда ноют старые переломы, а спасительный сон не приходит, анальгин и баралгин не помогают, потому что уже давно выработалось привыкание, а кетанов и найз еще не изобрели.
11. О золоте, доверии и ножах
Я точно знаю, что люди цирка даже физически устроены иначе, чем живущие по другую сторону брезента шапито или стен стационарного цирка. Особенно те, кто принадлежит к Династиям: прабабушка покоряла отточенным арабеском
[21] на скачущей лошади сердца высших офицеров русского царя и всяких европейских герцогов с маркизами, а правнучка крутит сальто в трехмерной призме под куполом одного из цирков империи Дю Солей, например. По-моему, у них вообще какой-то другой состав крови. Нездешний. Не такой, как у остальных людей. В этой крови гораздо больше воздуха и света.
В коллективе передвижки № 13 была только одна представительница настоящей династии – Маргарита Бакирева, руководитель номера «Акробаты на ренских колесах
[22]». Артисты второй знаменитой фамилии, наездники Александровы-Серж, пробыли с нами недолго и укатили на срочные заграничные гастроли.
А Рита со своими партнерами осталась. Интересная женщина, плотно под пятьдесят, но в прекрасной форме – ни малейшего признака оплывания тела, стройные, сильные ноги, если не в манеже, то всегда в изящных туфлях-шлепанцах на каблуке, аккуратно выкрашенные блондинистые волосы, прямая спина, бугры мышц под все еще гладкой кожей (а попробуйте потаскать по манежу в течение тридцати пяти лет колесо диаметром примерно два метра, сваренное из довольно толстых труб и весьма тяжелое), блестящая самоирония – порода отчетливо чувствовалась в ней.
Риточка была очень примечательной дамой. Правнучка, внучка и дочка цирковых акробатов (о таких, как она, говорят «родилась в опилках»), в манеж вышла совсем крохой, в пятилетнем возрасте. Неоднократно побывала замужем, ради артистической карьеры отказалась от рождения детей, получила все возможные почетные звания и лауреатства, стала заслуженной артисткой почему-то Казахской Советской Социалистической Республики. Народную так и не дали – за слишком острый язык и бесстрашный сарказм.
Бакирева объездила весь мир, даже в почти недоступных тогда капиталистических странах часто гастролировала. Давно купила кооператив в Москве, но жила там раз в году во время короткого отпуска, из которого спешила досрочно вернуться в цирковой конвейер, оставляя большую пустую квартиру пылиться до следующего короткого визита хозяйки. Номер работала группа, на манеж по очереди выкатывались в тяжелых ярких колесах семь акробатов. Но они не были родственниками Маргариты, конечно.
Просто в цирке принято объявлять всех исполнителей по фамилии руководителя номера. И две семейные пары, и недавние выпускники училища, Миша и Гоша, которых Рита пригласила в свой номер, все они для зрителя были «акробаты на ренских колесах Бакиревы», а для самой Риты – «мои ребятишки». Пары, кстати, познакомились и переженились уже в процессе работы в номере, и на обеих свадьбах Рита была посаженой матерью, а в жизни часто просто матерью им всем.
Ветеран манежа, Маргарита давно перестала считать травмы. Однажды, придя на массаж к Олегу Яковлевичу, она обмолвилась, что только переломов помнит около двадцати: «Все по мелочи, рука-нога-пальцы-ребро», – но при этом сохраняла прекрасную осанку и летящую походку. Очевидно, неизбежные возрастные боли в переломанных костях, в ушибленном много раз позвоночнике и стали первопричиной ее любви к «коньяковецкому» – так панибратски Рита называла коньяк. Плоская серебряная фляжка извлекалась по десять раз на дню (особенно, если менялась погода). Маленький глоточек – и Рита продолжала репетицию. Только однажды я увидела гримасу сильной боли: Бакирева сидела на ящике из-под реквизита около своего вагончика, а я помыла морковку и несла ее медвежатам. Вокруг не было никого, Рите не нужно было «держать лицо», и на нем четко отразилась вся гамма, от «как же мне хреново» до «когда ж я уже сдохну?». А через секунду Маргарита Генриховна меня заметила. Приложила палец к губам и вымученно улыбнулась:
