— Он встретится с нами через полчаса.
Они прошли обратно через парк к мосту и доехали на трамвае до «Старбакса», где Мусса обещал встретить их.
— Ему нравится «Старбакс», — объяснила Мири.
— Правда? — спросила Урсула, не зная, как к этому относиться.
Трамвай скользил по авеню, издавая громкое электрическое жужжание всякий раз, как набирал скорость.
Они сошли на шумном перекрестке и постояли на светофоре. «Старбакс» был на другой стороне дороги.
Мусса уже ждал их. Урсула сразу его заметила. Она поразилась, как по-новому теперь увидела его, и вместе с этим ощущением, пришедшим к ней в тот момент, когда он встал, приветствуя их в «Старбаксе», она поняла, что в каком-то смысле Мири должна была преследовать именно эту цель, совершая такой неожиданный, почти мелодраматический шаг, — она хотела, чтобы Урсула увидела его по-новому.
ОНА НЕ ВИДЕЛА отца почти год. Так давно она не была в Лондоне. Выходя из подземки на станции Ноттинг-Хилл-гейт, она ощутила нервозный спазм в животе. Оттуда было рукой подать до улицы, где жил отец. Ей были знакомы эти места, а нужная улица встретила ее деревьями в цвету по обеим сторонам — белый пух весны, который продержится пару недель. Она вспомнила давние весны своего детства на этой улице, когда отец год за годом провожал ее в школу до автобусной остановки на Вестбурн-гроув. Почти все ее детство прошло здесь, но когда ей было двенадцать, родители разошлись, и мать забрала ее с собой в Германию. С тех пор она виделась с отцом не чаще раза-двух в году.
Она поразилась, как он постарел. Отчасти, конечно, из-за болезни и лечения. Он как-то съежился в своей рубашке с открытым воротом, с короткой стрижкой и проступившими на висках венами. Обняв его, она не почувствовала в нем силы. А ведь ему еще не было шестидесяти. Он стал говорить о ланче. Эта тема вызывала у него какую-то тревогу, хотя Мири не понимала толком почему.
— Почему бы нам просто не пойти в «Уолмер-касл»?
[22] — предложила она.
Она зашла в туалет. Там, как и во всей квартире, все было таким же, как всегда. Стопка старых номеров «Досуга» и музыкальных журналов рядом с унитазом — она отчетливо их помнила с первых школьных лет, когда они казались ей таинственными свидетельствами недоступного ей мира взрослых. (Теперь в них не ощущалось и следа таинственности, и это ее как будто разочаровало.) В туалете было матовое окошко, за которым зеленел сад, невидимый с верхнего этажа, а еще там было высказывание Кеннеди в рамке, рядом с выключателем:
«Поскольку в конечном счете нас всех объединяет прежде всего то, что все мы живем на этой маленькой планете. Все мы дышим одним воздухом. Все мы заботимся о будущем наших детей. И все мы смертны».
Она прилетела в Лондон, чтобы поехать завтра с отцом на сканирование в больницу Святой Марии. Ей была невыносима мысль, что он будет один в такой день. Поэтому она приехала к нему. Но было еще кое-что. Ее «новость», о которой было бы странно не упомянуть, пока она здесь. Только когда? Она подумала, что, наверно, подождет, пока они съездят в больницу. Ей не хотелось, чтобы отец решил, что она приехала к нему по своим соображениям. А кроме того, она была не уверена, как он воспримет ее новость.
Она вымыла руки в крохотной раковине, где вода, как всегда, еле текла из крана, и вернулась в гостиную.
— «Уолмер-касл»? — предложила она снова.
Отец казался еще более погруженным в себя и взвинченным, чем обычно.
— Ну, окей, — сказал он.
Он надел старые серые кеды «конверс» и темно-синее пальто до колен, и они пошли в паб.
Только оказавшись в пабе и заказав тайскую лапшу, они впервые затронули тему его болезни — она спросила, как он себя чувствует.
— Окей, — сказал он, пожав плечами.
У них случилась легкая размолвка в связи с его болезнью. Когда ему поставили диагноз, в январе, он не сказал ей, что у него рак. Она услышала это от бабушки, живущей в Испании. Она тогда спросила отца, почему он сам не сказал ей об этом. Он оставил ее вопрос без ответа, и с тех пор они почти не общались. Но теперь, сидя в пабе в ожидании заказа, она снова задала ему этот вопрос.
— Мне было неловко, — сказал он. — Знаю, звучит глупо.
Поборов сомнение, она заказала немного вина. Отпила глоток.
— Мне было стыдно, — сказал он. — В этом что-то постыдное — в умирании, — он усмехнулся. — Словно дерьмом облили.
— Ты не умираешь.
— Все мы умираем, милая.
— Ты понимаешь, о чем я.
В этот момент принесли еду, но в любом случае было похоже, что им больше нечего сказать друг другу по этой теме. А говорить о чем-то постороннем казалось немыслимым. Так что они просто прекратили разговор.
Когда они все съели и она допивала вино, у нее мелькнула мысль, не сказать ли ему свою новость. Но почему-то она не чувствовала, что это удачный момент, и не решилась, а потом отец оплатил счет, и они снова вышли на улицу.
Она предложила пойти ближе к вечеру в один из кинотеатров Ноттинг-Хилл-гейт: «Врата» или «Венец».
— «Венец» закрыли, — сказал отец. — Пару лет назад.
— О, — сказала она, — я не знала.
Она вдруг почувствовала себя нездешней.
— Окей, — сказала она. — Что ж, почему бы нам не пойти посмотреть, что идет во «Вратах»?
В тот вечер показывали французский фильм «Пятьдесят весенних дней». Никто из них не слышал о нем, и они стояли перед кассой, раздумывая, брать ли билеты. Мири прочитала вслух описание фильма из программки.
«Аньес Жауи, обладательница премии «Сезар», порадует вас умным и трогательным исполнением роли Авроры; ей пятьдесят, жизнь бьет ключом и порой по голове; ее мир переворачивается с ног на голову, когда снова вспыхивает давнее пламя, разжигая в ней жажду жизни и любви. Остроумная и чудесная ода умению принимать свой возраст, оставаясь молодой».
— Хуета какая-то, — сказал отец, — ей-богу.
— Разве тебе не нравится?
— Принимать свой возраст, оставаясь молодой? Как это вообще понимать? И в любом случае, кто сейчас говорит: «чудесная ода»? Полная чушь.
— А я думаю, стоит посмотреть, — сказала она.
Она посчитала, что это будет лучше, чем сидеть весь вечер вдвоем в квартире.
За билеты решительно заплатил отец.
Вечером после кино он прилег отдохнуть, чего никогда раньше не делал. А Мири, оставшись одна в гостиной, позвонила по вайберу Муссе и говорила почти шепотом, словно школьница, а потом, пока отец еще спал, она вышла прогуляться по району. Теперь, когда она привыкла к жизни в Будапеште, чьи улицы были далеко не так помпезны, эта парадная красота слегка шокировала ее, и она глядела на Вестбурн-гроув с неодобрением. Она ощущала какую-то глубинную враждебность этого места, столь явно одержимого деньгами и статусом, к таким людям, как Мусса, у которого не было ни того, ни другого.
