К лифтам лучше не идти – безопаснее спуститься по пожарной лестнице. Так больше шансов никого не встретить. Сильно кружится голова, срочно нужно поесть, но сначала занести сумку и накрасить глаза.
В кладовке пора навести порядок. Кто свалил сюда ящики с рекламными листовками? Так. Где у нас забытое? В столе. Тюбики, коробочки, склянки. Есть и тушь. Отлично! Еще беру карандаш для век, на всякий случай.
Новенькая на ресепшен меня не видит, стоит спиной, раскладывает почту. Сегодня она особенно старается – вчера утром я застала ее спящей на рабочем месте, в то время как напротив стоял клиент и ждал, когда она проснется. Высокий брюнет в кашемировом пальто, со свежей стрижкой молча ждал, опустив руки, не делая ничего, чтобы ее разбудить. На мои шаги обернулся, оглядел меня с ног до головы зелеными глазами и прижал к губам палец. Тогда я ушла к себе и набрала ресепшен, новенькая ответила хриплым голосом.
– Доброе утро, чем могу вам помочь?
Я положила трубку, пусть думает, что ошиблись номером, – главное, что проснулась. Но вечером пришлось с ней поговорить – понимаю, это конец дня, вас сменят через полчаса, но спать на рабочем месте непростительно.
Поэтому сегодня старается. Проскакиваю в кабинет никем не замеченной. Так. К зеркалу. Здесь при дневном свете тушь оказывается темно-синей. Ну, это и неважно. Мигает кнопка автоответчика. Что-то уже произошло. Кто-то меня разыскивал.
И что с мобильным телефоном? Почему не сработал будильник? Так. Он разрядился. Непростительная оплошность. Хорошо, что со мной была рация. Это не должно повториться. Как же меня тошнит. Нужно выпить еще воды. И быстро пойти поесть. Но сначала проверить, кто меня искал. Видимо, что-то произошло. Без сомнений. Значит, утро начнется с моей обычной фразы. Ее я повторяю тысячу раз в день. Если меня разбудить среди ночи, я скажу именно ее: “Примите наши искренние извинения”.
Номер четыреста двадцатый, мужчина в мятом пиджаке сидит, вжавшись в угол дивана, так что ноги едва касаются пола. Он беспокойно одергивает рукава рубашки волосатыми, дрожащими пальцами. Для начала его нужно расслабить. Я улыбаюсь, без вызова – улыбкой матери, поддерживающей детей во время испытания или соревнования, улыбкой, которая не означает ни превосходства, ни подобострастия, а, скорее, дружескую заинтересованность старшего по возрасту человека. Предлагаю рассказать все с самого начала. Мол, что могло случиться с ним здесь, в нашем замечательном отеле, где обычно безопасно и комфортно. У него дефект речи, его трудно понять. Он начинает разговор на повышенных тонах, все время сбиваясь на свою высокую должность в компании, что означает только одно: он возглавляет небольшой отдел, состоящий из нескольких человек, и даже эта позиция досталась ему нелегко. Он громко ругается, коверкая слова, так и не переходя к сути дела. Я терпеливо слушаю со всей доброжелательностью, на которую способна в такую рань, но он не успокаивается, под подбородком у него надувается зоб, а под ним вверх и вниз ходит кадык.
– Не волнуйтесь и объясните, пожалуйста, что же у вас произошло.
– У меня плопала сенная вессь, – шепелявит он, звуки сплетаются в один длинный шелест.
– Так.
– У меня уклали субы.
– Что? Извините.
– Субы. Мои субы. Я осавил их, – он вертит головой, но никак не может припомнить, где он их действительно оставил.
– Может, они в ванной?
– Посему в ванной? Нес. Я осавил их гсе-со сесь. Сумаю, на сумбоске. Са, сосно, сесь, на пликловасной сумбоске, а сегосня их сесь нес.
На тумбочке действительно ничего нет, кроме телефона и записной книжки.
– А вы искали где-нибудь еще?
– Са, искал. Но их в комнасе нес. Сумаю, они их саблали.
– Извините, кто они?
– Ну, эси, васы.
– Извините?
– Лабосаюсие в оселе.
– Я уверена, что просто нужно внимательнее поискать. Если вы разрешите, я сейчас вызову горничную, и она постарается вам помочь.
– Не ухосисе, я хосу, собы вы лисьно за всем плослесили.
– Если вас это успокоит, я ей помогу.
Я вызываю самую хорошенькую горничную утренней смены. Когда она наконец приходит, мужчина все еще ворчит, но уже мягче, и я жалею, что у персонала недостаточно короткие форменные платья.
– Пожалуйста, постарайтесь найти в комнате зубы этого господина.
Горничная на минуту застывает, оценивая фразу, но, что удивлена, виду не подает. Молодец – нужно это запомнить и обязательно позже похвалить.
Мужчина встает, стягивает с себя пиджак, поворачивается к нам спиной, вешает его на спинку стула, и я, пользуясь моментом, стучу пальцем по своим зубам, а потом делаю движение рукой, будто вынимаю челюсть и кладу в сторону, помогая горничной понять, что происходит. Она кивает и принимается за поиски. Начинаю ей помогать.
– Я все же проверю в ванной на всякий случай, иногда память нас подводит.
В ванной все перевернуто вверх дном. Полотенца свалены на пол мокрой кучей. Что, интересно, он здесь делал? Перетряхиваю их по одному, с них течет вода, но ничего не выпадает, складываю в пакет для грязного белья. Тщательно осматриваю пол, столешницу вокруг раковины, там почему-то рассыпан молотый кофе, убираю фен в шкаф, заглядываю во все шкафчики, проверяю в коробке с салфетками. Мусорная корзина, слава тебе господи, пуста. В слив раковины зубы не проскочили бы, там есть сетка. Проверяю на всякий случай и под весами. Пусто. Скорее всего, зубы выпали в унитаз. Выхожу и выключаю за собой свет.
Теперь мужчина в кресле, а горничная, стоя на четвереньках, шарит под кроватью. Ему явно приятно на это смотреть. Если бы не его дикция, я бы подумала, что и зубов никаких не было. Проверяю чашки, блюдца, заглядываю в чайник и в ведерко со льдом. Горничная разбирает кровать. На подоконнике за двойными шторами тоже ничего нет.
– Скажите, а когда в последний раз вы их видели?
Горничная отворачивается, сдерживая смех.
– Всела после усина.
– А где вы ужинали?
– Сесь.
– Вы заказывали еду в номер?
– Ну конесно. Сколее всего, именно тогса и уклали. Korea пливолокли ссол, тогса, навелное, и плихвасили их с собой.
– Я уверена, что их никто не украл, и мы непременно их найдем, и, пожалуйста, если вас это не затруднит, не могли бы вы проверить ваш чемодан. На всякий случай, мало ли что.
– Босе мой, – он поднимается, выжимая из себя стон.
– Я опрошу всех горничных. Всех, кто входил в вашу комнату, и дам вам знать.
Он безнадежно кивнул, и я увожу за собой горничную. За дверью прикладываю палец к губам, чтобы девушка не рассмеялась, и та бежит вниз по лестнице, зажав рукой рот.
На кухне аромат корицы перебивает резкий запах мыла. Почему они моют полы утром, а не вечером? Тогда бы эта химия уже выветрилась, и было бы куда приятнее. Но это не мое дело: кухня – чужая территория. Оттуда, улыбаясь, выходит шеф-повар в белой куртке и колпаке. У него нет правого резца – и кажется, что он болен. Я не люблю, когда что-то не так с зубами. Хорошо, что он никогда не покидает кухни и его не видят постояльцы. За ним появляется менеджер, останавливается в проеме двери. Ресторанная кухня – как внутренности механического кита: ребра, кишки, сухожилия. Я не люблю кухни. Мне почти всегда неприятно думать о еде. От этого меня еще больше тошнит. От запахов. Хочется скорее уйти, потому говорю скороговоркой.
