Он, наверное, стоит там уже давно. И давно меня изучает. А я тут с официанткой. Интересно, заметил он что-нибудь или нет. Он топчется, переносит вес тела с ноги на ногу. У него новые ботинки. Видимо, жмут. Это точно он. На ботинках блик – в них солнце. И еще там красивая строчка. И вот они повернулись вправо и пошли – ботинки из хорошей, дорогой кожи. Ушли. Значит, это не он. Вернее всего, это не он. Есть вероятность, конечно, что это все же был он и что он просто не подошел. Или это все-таки не тот человек. И к тому же еще нет трех. А у нас встреча в три.
Вот сейчас мне нужно быть внимательнее. И стараться, как сказала подруга, не стекленеть.
Два старых человека неясного пола в мешковатых штанах и мужских рубахах в мелкую клетку идут, держась за руки. Видно, что они счастливы. А я? Счастливая я или нет?
Потянуло холодом – в кафе вошла женщина с татуированным пером на предплечье. Над пером маленькая ручка – это спит младенец на ее руках. За ними вбегает ребенок постарше, замирает перед аппаратом с напитками и нажимает сразу на все кнопки. Женщина какое-то время стоит в проходе и громко по телефону объясняет кому-то про шоколад. Шоколад. Говорят, для некоторых шоколад – наркотик. Я видела лица этих людей у витрин шоколадных лавок. Моя подруга, помню, удивлялась, как у нас может долго лежать шоколад. Она всегда съедала его, как только он появлялся в доме. Она не понимала, как можно не съесть шоколад сразу. Как можно около него ходить, дышать, жить.
– Неужели у тебя рука не тянется?
– Не тянется.
– Совсем?
– Совсем.
– Странная ты.
Это “странная ты” – частое словосочетание в моей жизни. Странная ты. А мне казались странными те, кто съедает весь шоколад сразу.
Женщина с детьми садится рядом. Ее провожает взглядом тип с крашеными волосами, вернее, ее задницу. Она, заметив это, вздыхает и смотрит на него с сожалением. Потом, отведя телефон в сторону, заговорщицки наклоняется ко мне.
– Все, абсолютно все мужчины провожают глазами женские жопы. И молодые, и старые. А старые провожают еще и мужские.
Пока я думаю, что на это ответить, она отворачивается. Как тяжело долго сидеть на жестком стуле – тело начинает ныть от боли. Как сильно нас тянет к себе земля. Если хочешь проверить на себе силу притяжения, ложись на каменный пол лицом вниз, и через несколько секунд почувствуешь себя абсолютно раздавленным. Но здесь этого делать не нужно. Официантка сойдет с ума. Не ложись. Шучу. Я веселю себя сама. Это норма или нет? Или лучше не смеяться над собственными шутками? Сознание пытается развеселить душу. Да. Точно. Но многие считают, что присутствие души – большой вопрос. Что ее вовсе нет. И еще никто ничего не знает про сознание. Так, туда лучше не думать.
Мать с наколкой задевает локтем мою чашку, но та, к счастью, не падает.
– Fuck, – произносит она губами. – Sorry, – говорит она вслух.
Время остановилось. И никуда больше не движется. Нет, не так. Если бы оно не двигалось, я бы не двигалась тоже, и никто бы не двигался, и ничего бы не происходило. Оно движется, но только не туда. Если, допустим, недавно оно двигалось слева направо, то сейчас оно движется сверху вниз или по касательной. Движется, но не там, где его отмеряют часы. Вот оттого в их измерении оно стоит. То есть в моем. В моем измерении. Как на журнальной картинке. Так, не нужно про картинку. И так уже испугала официантку. Нужно думать о чем-то нормальном. Или лучше наблюдать за нормальными людьми. И постепенно войти в их ритм. Принять их условия игры.
Вот прямо перед витриной за столик на улице усаживаются двое. Оба с черными, жесткими волосами, коротко подстриженными. У того, что моложе, длинная редкая борода. Он берет в руки листы бумаги размера А4 и читает. Тексты распечатаны из интернета. Шевелит губами. Будто запоминает. Подносит бумагу очень близко к глазам, видит плохо, но очков не носит. Читает внимательно, не пропуская ничего, водит по строчкам пальцем. Прочитав, возвращает все старшему, безбородому. Тот аккуратно складывает бумаги пополам, засовывает в сумку, что лежит у него на коленях, застегивает на ней замок и кладет руки сверху. Бородатый начинает говорить, жестикулируя, изображая руками каждое слово, как глухонемой. Наклоняется к соседу, чтобы тот его услышал. Безбородый слушает и грызет ногти. Однозначно отвечает, прикрывая рот тонкими пальцами. Потом опять говорит бородатый, а безбородый чешет пальцами шею.
Смеясь, проходят две школьницы в синих одинаковых платьях и нитяных кофтах поверх. Мужчины замолкают. Им приносят кофе. Потом безбородый, наклоняясь к столу, шепчет что-то бородатому, продолжает чесаться. Бородач кивает, взмахивает руками и сбивает бумажный стаканчик. Кофе выливается на светлые штаны соседа. Безбородый вскакивает, трясет ногами, жидкость не стряхивается, течет по брюкам. Молодой виновато смотрит на старшего, тот зло сплевывает под стол, вкладывает под пепельницу купюру и уходит. Бородатый сидит расстроенный, потом поворачивается и смотрит на меня. Смотрит так, будто меня знает. А вдруг это он? Тот, кого я должна встретить в три. И для него наша встреча – прикрытие какого-то дела, которое они задумали с безбородым. Молодой будто пришел на встречу ко мне, а сам до этого изучал какие-то секретные документы. Может быть, они состоят в тайной организации и что-то затевают. Точно. А бумаги эти – планы или инструкции. И старший – явно руководитель, а этот с жидкой бородкой будет исполнять. Потому и нервничает. Потому и кофе разлил. А планы эти так внимательно рассматривает, чтобы запомнить точно, а потом выполнить, и от этого зависит многое, может, даже его жизнь. А я подставное лицо. И как мне теперь быть? Изображать, что я ничего не знаю, или сразу вывести их на чистую воду? Объяснить, что, мол, так и так, меня не проведешь, что я сразу все поняла и теперь либо он должен мне все выложить, или я так не играю. Пока я размышляла, бородатый ушел. И раскрывать тайные замыслы секретной организации – некому. А может, нужно было проследить за ним? Попытаться предотвратить то, что они затевают? Или рассказать кому-нибудь? Например официальному лицу.
Оборачиваюсь к стойке. Там официантка говорит что-то парню за кассой. Она ловит мой взгляд с испугом. Нет. Не нужно ничего предпринимать, и ничего не нужно никому говорить.
Нужно успокоиться. Вокруг так много информации об опасности, что мне всюду мерещатся заговоры. Нужно расслабиться. Наблюдать за нормальными. А где? Где они, эти нормальные? Где? Вот у дверей встал парень с выгоревшими на солнце волосами. Ходит туда-сюда, задрав сморщенный нос к солнцу, как крот. У него насморк – он то и дело достает белый комок салфетки, прижимает его к носу и возит снизу вверх. Так неприятно болеть весной. Не чувствовать все эти запахи. Бедный. Парень косится на меня. Наблюдает. Симпатичный.
Это он, точно он. Главное – не волноваться. Сейчас будет правильным расплатиться. Чтобы он не подумал, что я тут сижу и жду, чтобы за меня заплатил он. Это будет невежливо. И тогда можно будет выйти ему навстречу – тут ему даже сесть негде. Так. Где моя сумка? В ней должен быть кошелек. Вот мой зонт. Так… А где сумка? Я была с сумкой? С сумкой. Так. Сумки нет. Чем же я заплачу за чай? Ой, сейчас будет совсем неприятно. Этого официантка просто не поймет. Так. Вот она, слава богу, сумка здесь. Тяжелая какая. Так, чем она забита? Конечно, там же “Детские слезы” в горшке. А еще перчатки и блокнот, ручка и несколько карандашей. Связка ключей, футляр для очков, книжка рассказов Капоте, кругляш гальки с надписью always, жестяная коробочка с помадкой, буклет магазина аксессуаров для дома – сунули на улице, и пока не удалось найти мусорного ящика, чтобы выбросить. Письмо, которое нужно не забыть занести на почту. Обязательно. Не забыть. Сегодня – последний день. Что я ищу? Деньги. То есть кошелек. Так не найдешь. Нужно все вещи выложить. Куда бы? Кошусь на уличного парня – но к нему уже пришла девушка и повисла на его правом плече. Личико у нее хорошенькое, и улыбка такая славная. Узкие туфли в горох и ноги в синяках. Откуда у нее синяки? Часто бьется ногами о мебель. А на мебели от этого трясутся эти самые аксессуары для интерьера, которые изображены в каталоге, что лежит в моей сумке. Девушка такая живая. А может быть, она балерина и педагоги бьют ее по ногам? Говорят, в балете до сих пор так. Нет, у нее нет балетной выворотности и осанки. Наоборот, легкая сутулость. Интересно.
