Чтобы время стало хорошим союзником, надо научиться до некоторой степени подчинять его своей воле, контролировать. Это я давно уже понял. А допускать, чтобы оно вас контролировало – нельзя, потому что тогда вы теряете инициативу. Есть такое выражение «время никого не ждет», никого – значит, и вас тоже. Ну а раз вас не ждут, то и вы не ждите у моря погоды – подойдите к делу позитивно, заранее продумайте план действий, пусть все будет в ваших руках.
Можно ли назвать мои произведения выдающимися, а если да, то насколько?
Можно ли назвать мои произведения выдающимися, а если да, то насколько? Этого я не знаю. Вообще самому автору как-то не пристало об этом говорить. Выносить суждение о литературных произведениях – прерогатива читателей, всех и каждого по отдельности. Что же касается ценности той или иной вещи – тут, как говорится, время покажет. Писателю остается только молча принять это как данность. А я скажу лишь одно: на свои произведения я времени не жалел, то есть – словами Карвера – «писал на пределе возможностей, наилучшим образом», по крайней мере, прилагал к этому все усилия. Ни про одно из моих произведений я никогда не скажу: «Было бы у меня времени побольше, я бы лучше написал». Если какие-то из моих вещей получились неудачными, то исключительно потому, что тогда у меня просто не хватило писательского таланта на нечто большее. Конечно, об этом можно пожалеть, но стыдиться здесь совершенно нечего. Силу можно приумножить, способности – развить, а вот вернуть упущенный шанс невозможно.
Чтобы я мог писать так, как считаю верным, я разработал специальную рабочую схему, которую совершенствовал в течение многих лет и месяцев, аккуратно, с должным вниманием настраивая ее под себя, и которой продолжаю придерживаться по сей день. Она как безотказная машина, которую я регулярно чищу и смазываю, слежу, чтобы она не заржавела. Чего уж там, я как писатель даже немного горжусь ею. Мне гораздо приятнее говорить об общей схеме, о романе-как-процессе, чем о романе-как-результате или романе-как-объекте-критики. И практического смысла в таком разговоре больше.
Если при чтении моих романов читатели почувствуют что-то хоть отдаленно напоминающее всепроникающее тепло бурлящего горячего источника, я буду по-настоящему счастлив. Я сам, стремясь испытать это ощущение, прочитал огромное количество книг и прослушал много разной музыки.
Доверяйте своим ощущениям. Пусть другие говорят, что хотят. Это совершенно неважно. И для пишущего, и для читающего нет критерия важнее, чем собственные чувства.
Беседа седьмая
Полностью индивидуальный и безусловно физический труд
Где вы создаете романы?
Писать прозу – значит работать в уединении за закрытыми дверьми. Писатель, уединившись в кабинете, сидит за столом (в подавляющем большинстве случаев) и вытягивает из пустоты фантастические истории, облекая их в слова. Бесформенному субъективному он придает форму и объективирует его (или как минимум показывает, что этому нужна объективация). Вот самое простое определение работы прозаика, и именно так изо дня в день проходят наши трудовые будни. Хотя думаю, что немало найдется писателей, которые сейчас скажут мне: «А я вот не могу позволить себе такую роскошь, как кабинет». Да у меня и самого не было никакого кабинета, когда я только начал писать. Когда жена засыпала, я сидел в одиночестве за столом на кухне в маленькой квартирке в старом доме (его уже давно снесли) неподалеку от синтоистского храма Хатономори Хатиман дзиндзя в южной части квартала Сэндагая и вписывал шариковой ручкой иероглифы в клеточки, заполняя один за другим писчие листы на четыре сотни знаков. Таким образом я и написал свои первые две книги: «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973». Я даже про себя называю эти вещи «прозой с кухонного стола».
«Норвежский лес» я писал за маленькими столиками в греческих кофейнях, на палубных скамейках парома, в зале ожидания в аэропорту, в тени парковых деревьев, в гостиницах и отелях. У меня с собой не было нужного количества писчей бумаги на четыреста иероглифов, я не мог таскать такую объемную пачку, поэтому, вооружившись ручкой BIC, я исписывал мелким почерком страницы дешевой толстой тетрадки (раньше мы говорили «общая тетрадь»), купленной в одной из канцелярских лавок Рима. Нередко шум вокруг стоял неимоверный, а столик ходил ходуном, так что писать было невозможно. Время от времени я проливал на тетрадку кофе, а иногда, сидя в своем номере за столом и внимательно вчитываясь в готовый отрывок, я становился невольным слушателем полночной постельной сцены по соседству, звучные аккорды которой легко проходили сквозь тонкие межкомнатные перегородки. В общем, всякое бывало. Из сегодняшнего момента все это кажется забавным, но тогда мне было не до смеха. Я не смог найти себе постоянного жилья и писал «Норвежский лес», можно сказать, натурально скитаясь по Европе. Эта толстенная тетрадка со следами кофе (или не кофе – а непонятно чего) до сих пор хранится у меня.
На самом деле неважно, где вы будете писать роман, потому что любое место, где вы его создаете, становится уединенным во время работы над текстом. Эдаким мобильным аллегорическим кабинетом. Если вы понимаете, что я хочу сказать.
Я думаю, что, согласно естественному порядку вещей, люди пишут прозу не потому, что кто-то их об этом просит. Это действие вызвано личными причинами, сильным внутренним желанием писать книги, таким желанием, которое ощущается постоянно и заставляет действовать.
Хотя, разумеется, мы все знаем, что проза часто пишется на заказ. По крайней мере, большинство профессиональных писателей работает именно так. Я лично взял себе за правило не писать по заказу и вот уже много лет этого придерживаюсь, но мой случай скорее редкость. Многие писатели, получив от редакции какого-нибудь журнала предложение написать рассказ или опубликовать повесть, соглашаются, и это становится для них отправной точкой. Обычно при этом редакция устанавливает срок подачи материала, а иногда еще и выплачивает некую сумму денег в качестве задатка.
Даже в этом случае главный принцип остается неизменным: писатель пишет прозу добровольно, под влиянием внутреннего импульса. Хотя, возможно, есть люди, которые без вмешательства извне, без всех этих заказов, предложений и обещаний не могут заставить себя взяться за работу. Однако если у человека изначально нет внутренней потребности писать, то ни дедлайны, ни горы денег, ни мольбы с уговорами не помогут – так роман не создашь. И все это понимают.
Каким бы ни был первоначальный позыв или стимул, едва прозаик начинает писать, он становится одиноким человеком. В его работе никто ему (или ей) помочь не может. Бывают случаи сотрудничества писателей с исследователем, но задача последнего – собрать информацию и материалы. Он не будет помогать укладывать все это определенным образом в писательской голове и, где найти правильные слова, тоже не подскажет. Это вам не современные питчеры в профессиональном бейсболе, которые отыграют максимум семь иннингов, а потом сидят на скамейке запасных, утирая пот, пока за них отдуваются релиф-питчеры
[21]. У писателя нет сменщика, который знай себе разминается в буллпене, готовый в любой момент вступить в игру. Поэтому в продолжительных матчах, будь то пятнадцать или восемнадцать иннингов, пока не решится итог схватки, писателю остается рассчитывать только на себя.
