Что это, если не эгоизм?
Что это, если не эгоизм? Конечно, это он. У меня также нет времени кого-либо переубеждать. Буду рад любой критике.
С другой стороны, я еще ни разу не слышал, чтобы у какого-то издательства возникли трудности с формированием премиального состава судей. Также я ни разу не слышал, чтобы какую-либо премию пришлось закрыть из-за нехватки членов жюри. Куда там! Премий с каждым годом становится все больше. У меня иногда возникает ощущение, что в Японии каждый день присуждается какая-нибудь литературная премия. Так что, если я и откажусь работать в жюри, это вовсе не значит, что количество «путевок» снизится, а мой отказ станет причиной серьезной общественной проблемы.
Еще кое-что. Если, к примеру, я раскритикую произведение какого-нибудь номинанта, после этого ко мне могут прийти и спросить: «А ты свои-то тексты видел? Какое ты имеешь право судить других, да еще с таким апломбом?» Я вряд ли найду, что ответить, потому что вопрошающие будут как раз таки в своем праве. Я хотел бы такой неприятной ситуации по возможности избежать.
Только я сразу хочу заявить – однозначно и недвусмысленно, – я говорю лишь за себя; и мои принципы ни в коей мере не распространяются на коллег по цеху, принимающих участие в работе того или иного жюри.．Среди них, я уверен, есть люди, которые одинаково хорошо могут оттачивать собственное мастерство и объективно критиковать произведения новичков. Просто они должны уметь хорошо преключаться с одного на другое. Ну и кроме того, кому-то ведь нужно взять на себя эту работу. Я к таким людям отношусь с большим уважением и крайне им благодарен, но сам я – увы – на подобное не способен. Чтобы сделать вывод, мне требуется слишком много времени, но даже когда оно у меня есть, заключения, к которым я прихожу, часто оказываются ошибочными.
Говорить напрямую – самая правильная стратегия
Раньше я почти никогда не говорил о премиях и о том, что они собой представляют. Вынесенная на публичное обсуждение, эта тема оказывается весьма болезненной. А ведь самое главное – это понять, что факт наличия или отсутствия у автора премии чаще всего не имеет почти никакого отношения к его произведениям. Именно поэтому, по прочтении одной небольшой журнальной колонки, посвященной премии Акутагавы, я вдруг подумал, что пришло время в общих чертах высказаться. Ведь если этого не сделать, то у людей могут возникнуть превратные представления, которые могут стать общепринятым, но ошибочным мнением, не будучи подкорректированными.
Говорить открыто на эту болезненную (как открытая рана) тему оказалось действительно очень трудно. Чем правдивее и откровеннее ты высказываешься, тем более неискренними и даже высокомерными выглядят твои слова. Брошенный камешек может отскочить рикошетом прямо тебе в лоб с гораздо большей силой. И все-таки я думаю, что говорить напрямую – в конечном итоге самая правильная стратегия. Уверен, где-нибудь да найдутся те, кто меня поймет.
Больше всего мне хотелось бы повторить, что для писателя самое главное – его «индивидуальная квалификация». Премия – всего лишь поддержка со стороны, в этом заключается ее основная роль. Она не результат писательской работы и даже не награда за нее. И уж точно не цель. Если какая-то конкретная премия помогает писателю «подтвердить» себе самому собственную квалификацию, значит, эта премия хороша конкретно для этого автора. Если премия становится обузой, вызывает неприятные чувства и переживания, то, к сожалению, хорошей ее никак не назовешь. В таком случае Олгрен забрасывает свою медаль куда подальше, а Чандлер с большой долей вероятности отказывается ехать в Стокгольм – хотя, разумеется, я не могу знать наверняка, как бы он поступил, окажись в ситуации выбора.
Ценность премии, на самом деле, будет разной в глазах непохожих людей. Все зависит от положения писателя, его ситуации, мировоззрения, образа жизни. Нельзя всех стричь под одну гребенку, игнорируя различия. Это главное, что я хотел вам сказать о литературных премиях. Не стоит валить все в одну кучу. Я это вам совершенно серьезно говорю. Так что не валите, пожалуйста.
Я могу писать об этом сколько угодно. Только вот вряд ли что-то изменится после моих слов.
Беседа четвертая
Несколько слов об оригинальности
Что такое оригинальность?
Что такое оригинальность?
Ответить на этот вопрос не так-то просто. Если, например, мы говорим о произведении искусства, то что именно будет значить прилагательное «оригинальный»? Какими характеристиками должно обладать произведение, чтобы мы могли назвать его «оригинальным»? В поисках однозначного ответа случается, что чем больше мы стараемся понять, тем меньше в этом преуспеваем и окончательно запутываемся.
Нейропсихолог Оливер Сакс в книге «Антрополог на Марсе», характеризуя творческое начало в человеке, упоминает в том числе оригинальность:
«…о наличии подлинного таланта следует судить по результатам деятельности человека, которые должны отличаться принципиальной новизной, оригинальностью подхода. Талант человека выражается потребностью в творчестве, которое предполагает наличие у индивидуума не только способностей, но и мотивов, воображения, интуиции. Талант выражается и в потребности человека раскрыть и расширить свои созидательные возможности. Творчество связано с внутренней жизнью личности, с потоком новых идей и сильными чувствами». (Пер. В. Николаева.)
О «Битлз»
Ничего не скажешь, это убедительно объясняет суть феномена, но рука непроизвольно тянется почесать затылок.
Так что давайте отложим в сторону определения, данные «в лоб» и более сложные. Обратимся к конкретному примеру – так, наверное, будет понятнее. Скажем, когда в моей жизни появились «Битлз», мне было пятнадцать лет. Первой их песней, которую я услышал по радио, была Please, please me, и я отлично помню, как прямо-таки задрожал всем телом при ее звуках. Почему это произошло? Потому что, во‑первых, это было звучание, на которое я еще никогда не слышал ничего похожего. Во-вторых, потому что это было действительно круто. Мне трудно объяснить словами, в чем именно заключалась красота, но песня была обалденно красивой. За год до этого я точно также по радио впервые услышал композицию «Бич бойз» Surfing USA и испытал примерно такие же чувства: «Прикольно! Вообще ни на что не похоже!» Сейчас я понимаю, что так реагировал, потому что эти ребята были супероригинальными. Они сумели добиться такого звучания, которого не было ни у кого, и поэтому их музыка стала единственной в своем роде, а качество было отменное! В них виделось что-то особенное, нечто такое, что тут же передавалось четырнадцатилетнему (или пятнадцатилетнему) мальчишке как несомненный и безусловный факт даже через ужасный звук транзисторного приемника, принимавшего вещание на длинных волнах.
Кстати, если попытаться связно объяснить словами характер оригинальности их музыки или хотя бы ее отличие от других коллективов того времени – сразу станет ясно, что это дело наитруднейшее. Мне тогда это было вообще не по силам. И даже мне сейчас – взрослому дяде и профессиональному писателю – это совсем не просто. Более того, если я выражу все словами, мое объяснение неизбежно будет «специализированным» логическим умопостроением, которое с большой степенью вероятности окажется непонятным или как минимум недопонятым. Гораздо быстрее и понятнее будет просто послушать музыку. Вроде как не услышишь – и не поймешь.
