Я стараюсь успокоить Джули, развеселить, нащупать общую почву. Без толку. Сестра напускается на меня:
– Твой сынок не способен найти эти долбаные носки, потому что ты разбаловала его донельзя, носишься с ним, как…
– Джули, не надо…
– Еще как надо, ты таскаешь их по заграницам, куда вы там ездили в этом году? И он такой: мамочка, купи мне новую “плейстейшн”, моя уже старая. Мамочка, я боюсь, что не смогу сдать все эти сраные экзамены на отлично, пожалуйста, возьми мне репетитора, как всем этим богатеньким высеркам. А в это время бедная тетя Джули, в прямом смысле слова бедная, ютится на севере в доме размером с твою кухню, но это пустяки, пусть она и заботится о бабушке, так ведь? Все равно ей заняться нечем.
– Но ведь это не…
– …нет, почему же, мамочка и рада была бы помочь тетушке Джули, но ведь она так занята, помогает богатеньким стать еще богаче, а то вдруг у них кончатся вертолеты, всяко ведь бывает, не угадаешь. Так вот захочешь метнуться в Аби-нахер-Даби, за деньги ведь все можно купить, верно, особенно если мамочка о тебе так заботится? Разве ж за деньги любовь-то купишь, а, Кейт?
– Нет, не купишь. – Возразить нечего.
– А может, все-таки попробуем? Бог даст, в один прекрасный день денежки как посыплются с гребаного неба прямо к Стивену в карман, ну мало ли, просочатся, или как там бишь это называется?
[93] И тогда к нам не будут ломиться коллекторы в половине седьмого утра. Они обещали, что в следующий раз придут с собакой. А я этого мальчишку люблю, пусть он конченый придурок, но я его люблю, он мой сын, и пусть он не сдал ни одного экзамена на отлично, ни единого, и репетиторов ему не нанимали, где уж нам, да и вообще он без отца рос, если уж на то пошло, и в долгах по уши, и напуган до усрачки, и если, чтобы все это прекратить, мне придется брать деньги у мамы, нашей с тобой мамы, я их возьму, так-то. Пусть за них любовь не купишь, но зато с ними к твоему ребенку не придут и не сломают ему руку, а мне и того довольно. В моей семье вот так понимают любовь. Между прочим, это и твоя семья, если ты забыла.
Сестра умолкает, чтобы перевести дух, запыхалась не хуже марафонца. Ничего не ответив, я достаю из буфета банку кофе и молоко из холодильника. Наливаю две большие кружки кофе, ставлю на стол, сажусь. Джули по-прежнему стоит у плиты. Потом все-таки приносит коробку печенья и ставит на стол.
– Дешевые. Ты, поди, такие не ешь, – говорит она.
– И слава богу. Терпеть не могу дорогое печенье.
– Врешь.
– Не вру. И шоколад дорогой тоже не люблю.
– Я его сроду не пробовала.
– Ничего не потеряла. Клиент мне привез из Швейцарии коробку шоколада, долго распинался, какой это крутой шоколад. Мол, обязательно уберите его в холодильник, потому что он со свежими сливками.
– Гадость какая.
– Вот-вот. Я одну надкусила, а она маслянистая какая-то. Как кондиционер для волос. Ну я остальные разложила красиво, перевязала коробку бантом и подарила на день рождения кому-то из коллег. А потом купила самую большую плитку “Фрут энд Нат”, какая только была, и сожрала целиком.
Джули обхватывает ладонями кружку, греет руки.
– Значит, мы еще не окончательно тебя потеряли? – спрашивает она.
– Потеряли? Меня?
– Из-за всех этих богатеньких мудаков.
– Нет, конечно, и никогда не потеряете, милая. Даже не думай. – Я беру печенье с заварным кремом, откусываю и представляю, как поморщился бы Ричард. Рафинированные углеводы! Дай ему волю, он бы печенье законодательно запретил.
– Джули?
– Тут я.
– А если мы возьмем часть денег у мамы, часть дам я – уж извини, но у меня сейчас нет столько свободных денег, Ричард же не работает, – этого Стивену хватит? Или он подписал какой-нибудь кабальный договор и теперь до конца жизни будет им должен?
– Ну откуда ж я знаю. Но мне кажется, он увязает все глубже и глубже.
– Мы этого не допустим. И кстати, насчет богатеньких. Я имею в виду тех, с которыми работаю. Они разбираются в кредитах. В этом им не откажешь.
– Да, но там же миллионы миллионов. А Стивен безработный.
– Принцип тот же. Не имеет значения, сколько я тебе даю, пять фунтов или пятьсот миллионов. Мы договариваемся об условиях, и потом ты выплачиваешь мне эту сумму. Поэтому я и говорю: если условия, на которых Стивен взял кредит, где-то записаны – на бумаге или хотя бы в электронном письме, – это нам очень помогло бы. Тогда я смогу показать этот договор знакомому с работы, и мы во всем разберемся. Поверь мне, все уладится.
– Думаешь?
– Уверена. Меня сейчас больше всего беспокоит мама.
– Понимаю. Прости меня.
– Ты же ее знаешь. Она с радостью отдаст нам последнюю рубашку, стоит только попросить.
– Да и без просьб тоже.
– Вот именно. Тем более не стоит втихую пользоваться ее добротой.
– Да если бы я ей сказала, зачем мне нужны деньги, она бы не пережила. В том году Стивен гриппом болел, так она звонила каждые десять минут, мол, ей от тревоги не спится. А представь, что было бы, скажи я ей, что к нам приходили какие-то костоломы и хотели его избить. Ее бы кондрашка хватила.
– Ты права. – Я вздыхаю и отпиваю глоток кофе. – Если уж это не ложь во спасение, господи… Ты на меня посмотри. Я же только ложью и питаюсь.
– Я думала, ты питаешься шоколадом.
– “Ложь и шоколад”. Звучит как название фильма.
– И кому же ты врешь?
– Ну, на работе все уверены, что мне сорок два.
Тут моя сестра прыскает, и мне приятно, что она первый раз за день улыбается. Радуйся, пока можешь, Кейт, ведь радость мимолетна.
– Как так?
– Если бы я им сказала, что мне вот-вот полтинник стукнет, меня не взяли бы на работу.
– Шутишь? – Сестра снова на моей стороне. – Подумаешь, тоже мне возраст. Или они полагают, будто мозг высыхает вместе с маткой?
– Примерно так.
– Чушь какая. Ты всегда была самой умной из нас двоих. Не то что я. Ты соображала моментально – другие только чешутся, а ты уже все поняла. Наш Стивен в тебя, тоже шарит в арифметике. Не успел увидеть пример, а уже знает ответ. Вот только вообразил, дурачок, что сумеет выиграть, а ведь это еще никому не удавалось, правда?
– Джули, я хочу поучаствовать в уходе за мамой. Ты и так многое для нее делаешь, ты всегда готова примчаться к ней по звонку, круглосуточно, семь дней в неделю.
– Я не возьму у тебя деньги. Еще не хватало, чтобы мне платили за то, что я ухаживаю за родной матерью.
