– Эмили, это Джоэли, папина знакомая с… э-э-э… работы. – У меня никак не получается увязать эту феечку с женщиной из Ричардовых рассказов. Судя по выражению лица моей дочери, на Эмили она тоже не произвела особого впечатления. Пробую еще раз: – Джоэли занимается йогой, медитацией, ведет здоровый образ жизни. Джоэли, это Эмили, наша дочь, а я Кейт. Заходите же, на улице холодно. Рич вернется с минуты на минуту.
– Ладно, – отвечает она и пятится прочь от дома. Словно вдруг чего-то испугалась. Уж не знаю, чего именно, я была с ней сама любезность. У изгороди стоит ее красный велосипед. – Не беспокойтесь. Ничего срочного. Прошу прощения, что потревожила.
– Ну что вы, не стоит. Я передам Ричарду. Очень приятно с вами…
Но она исчезает так же внезапно, как появилась. Эмили тоже ушла.
– Кто эта девушка? – подозрительно спрашивает мама. – Одета не по погоде.
– Коллега Ричарда. Мам, пожалуйста, поищи в шкафу возле “Аги” большую стеклянную миску для десерта.
Когда же я наконец пойму, что происходит? Не увижу (я и так все вижу), а пойму. Пойму, зачем пресловутая Джоэли заявилась к нам без приглашения в канун Рождества; пойму, что прячется под этим милым, вздымающимся волной сарафанчиком из коричневого вельвета. Удивительно, до какой степени мы не замечаем того, чего не хотим замечать, если нам, сказать по правде, все равно.
Наверное, у меня сейчас слишком много дел, да и мысли другим заняты. Забот полон рот – точнее, я забочусь о том, чтобы гостям было что в рот положить, начиная с копченого лосося и блинов.
(Рой, я не забыла сметану? Куда я ее поставила?) Обычно я горжусь тем, что все делаю быстро, но на Рождество, похоже, Рой взял отгул. Я пробую еще раз. (Рой, есть ли что-то такое, что мне следует знать о феечке Джоэли, коллеге Ричарда, которая спит в лютике? Рой? РОЙ?) Не отвечает.
Наконец Рой возвращается из книгохранилища в глубине моего сознания, как раз когда я помешиваю густые сливки для заварного крема к бисквиту и жду, пока они загустеют. Не дай бог закипят – считай, шесть яичных желтков выброшены в помойку. Я очень сосредоточена.
(– У меня сейчас шквал запросов, и я был бы благодарен, если бы в эту горячую пору ты проявила терпение.
– Прошу прощения, Рой, но ведь ты заменяешь мне память с тех самых пор, как моя превратилась в решето. Не подведи меня. Рой, пожалуйста, вернись. Ты не имеешь права брать на Рождество отгул лишь потому, что я выпила два бокала глинтвейна, а в голове у меня неразбериха и все мысли только о Джеке.
– Абельхаммер хранится в папке с грифом “Приятные/мучительные воспоминания. Не открывать до 2029 года”.
– Я это прекрасно знаю, Рой. Но он объявился снова, и я не понимаю, что мне делать… Теперь же объявился кое-кто еще, и не просто в моей жизни, а, на минуточку, у задней двери, и я не представляю, что и думать. Кстати, чем она вообще занимается, эта малютка Джоэли, кроме того, что сидит на грибе и пытается заложить правую ногу за левое ухо? А впрочем, знаешь что, Рой? Забудь. Забудь, что я спросила. Оставим это. Сейчас мне нужно как-то пережить следующие сорок восемь часов и не убить никого из близких. И еще мне нужно, чтобы Ричард принес дрова и повесил омелу.)
– Кэт, где у тебя картофелечистка?
Порой мамино стремление помочь становится невыносимым.
– Мам, да сядь ты, пожалуйста. Картошку я потом почищу. Не сейчас.
– А пастернак? Давай все сделаем заранее. Готовь сани летом.
Мама, наверное, последняя из англичан, кто свято верит во все эти старинные пословицы и поговорки. Например, съедает яблоко на ужин. С тех пор как она стала бабушкой, я ни разу не видела, чтобы она высасывала сырое яйцо, но не сомневаюсь, что она прекрасно это умеет. Если мы на Рождество готовим гусыню, мама обязательно следит, чтобы мы сделали соус и для гусака. Ну и хорошенького понемножку, но только не на Рождество в нашем доме – у нас должен быть пир на весь мир. Я всегда покупаю слишком много овощей, а потом в марте обнаруживаю их в гараже, где они успевают сгнить в первичный бульон. Меня до глубины души трогает, что мама по-прежнему верит всем старухам, которые жили до нее и рассказывали о былом. Если вдуматься, счастливый человек, особенно по сравнению с нами, кто представляет себе коллективную мудрость как ветки злобных комментариев на “трипэдвайзере”.
Так что я прекрасно знаю, какую реплику ей подать, точно актриса в водевиле.
– Красивые слова, мам.
– Красивыми словами сыт не будешь, Кэт. – И она подмигивает, душенька моя. – Я же хочу тебе помочь.
– Тогда, пожалуйста, надрежь крест-накрест брюссельскую капусту…
Точно услышав выстрел из стартового пистолета, мама срывается с места, ковыляет к ящику с овощами и энергично берется за дело. Бедные невинные кочанчики. Не видать им пощады.
Каждый год на Рождество мама печет кекс. Так-то я рождественские кексы не люблю, но мамин – другое дело. В нем всего ровно столько, сколько нужно, – фруктов, бренди, теста. Я не раз задумывалась о том, что однажды – быть может, уже через несколько лет – мне придется самой печь рождественский кекс, потому что мамы с нами не будет. Я закапываю эту мысль, как Ленни косточку в саду, но все равно то и дело к ней возвращаюсь, словно хочу подготовиться. Когда одного из родителей уже похоронил, знаешь, чего ожидать. Хотя не могу сказать, что я так уж остро ощущала потерю, когда умер папа, – наверное, потому, что как отец он всегда был пустым местом. Мама же почва под моими ногами.
– Без твоего кекса и Рождество не Рождество, мам, – говорю я громко, когда она у раковины принимается надрезать кочанчики капусты.
Мама качает головой:
– Боюсь, в этом году он не удался, родная.
И все-таки я слишком редко говорила ей, что значит для меня этот кекс и она сама. Мама тоже никогда не говорит “я тебя люблю”, не то что ее внуки и их приятели, которые повторяют друг другу эту фразу каждые пять минут. Другое поколение. Ну а за маму “я тебя люблю” говорит кекс.
– Мам, научишь Эмили печь твой кекс?
16:27
Рождественские гимны в исполнении Кинга по радио создают неповторимое праздничное настроение, возвышенное и полное надежд. Питер и Шерил привезли к нам Дональда с Барбарой, так что все благополучно. Ну, почти. Барбара беспокойно кружит по кухне, и я вижу, как она сует в карман два блинчика с копченым лососем и соковыжималку для лимона.
Надо отдать Шерил должное – она продержалась целых восемь минут, прежде чем сообщила нам, что у бедняжки Барнаби серьезная проблема: никак не может выбрать между Принстоном и Кембриджем. Рич сочувственно кивает, слушая рассказ о трудностях племянника. Я потрошу гранат. Дебра, которая готовит салат из капусты и, насколько я понимаю, уговорила уже бутылку “Бейлиса”, замечает:
– Бедные вы, бедные. До чего же трудно выбрать один из двух престижных университетов. А моему сыну, Феликсу, похоже, придется выбирать между работой продавцом в “Теско” и Пентонвилем
[88].
