В тот первый вечер мы говорили обо всем на свете: о том, как здорово сыграл Том Хэнкс в “Аполлоне-13”, о районе Прованса, который любит Джек и где особенный микроклимат, так что можно зимой сидеть на улице в футболке, и о его неизменном пристрастии к жуткому, пластмассовому американскому сыру (при его-то гурманстве), о несравненном хриплом голосе Чета Бейкера и необъяснимом обаянии Алана Гринспена. В костюме за две тысячи долларов, с седеющим ежиком, Джек выглядел типичным, словно сошедшим с рекламного плаката выпускником Гарвардской школы бизнеса. Я их повидала немало, и все они говорили на одном и том же куцем языке денег. Их речи напоминали заранее собранные секции курятника, одно бизнес-клише громоздилось на другое. Джек был не таков. Ирландец по матери (я ирландка по отцу), он отличался природным даром красноречия и оригинальной точкой зрения на всякую вещь под небом, будь то возвышенная или приземленная, сыпал цитатами из фильмов и стихов, лестно рассчитывая, что я их узнаю, – впрочем, я узнавала почти все. Я встряхнулась, стараясь следовать за его рассуждениями, и какие-то части меня, крепко спавшие со времен колледжа, начали пробуждаться, как бормочут и ворочаются спросонья луковицы цветов, когда солнце пригревает промерзшую землю. Джек с сарказмом рассуждал на самые разные темы – о фактах и цифрах, личных драмах и разочарованиях, – все подчинял своей воле и ставил на службу смеху, который рассчитывал вызвать в конце рассказа. Мать Джека, по его словам, была типичной американской домохозяйкой, но при этом отличалась умом. Ум-то и стал причиной сперва тоски, а потом и виски – причем днем и в больших количествах, так что к возвращению Джека из школы мать была в стельку пьяной. Однажды разогрела ему на обед мясной пирог, а тот оказался яблочным.
И даже из этого Джек умудрился сделать комедию, но у меня свое мнение о мужчинах, которые в детстве видели, как маме плохо, и ничем не могли помочь. Они потом боятся женских эмоций, стараются с ними не соприкасаться, окружают себя стеной со рвом и поднимают мост. Может, именно поэтому не существовало ни миссис Абельхаммер, ни детей. Впрочем, я особо в этом не копалась, общение с Джеком доставляло мне нереальный кайф, так что в тот вечер я и о своих детях не упоминала. Может, это и некрасиво с моей стороны, но я так давно не чувствовала себя настолько живой и самой собой. За кофе Джек обмолвился, что вспомнил, кого я ему напоминаю.
– И кого же?
– Саманту из “Моя жена меня приворожила”.
Из всех героинь в мире он выбрал именно мою. “Моя жена меня приворожила” и “Скуби-Ду” были первыми американскими сериалами, которые я смотрела в детстве. Саманта – типичная американская домохозяйка, которая – так уж получилось – обладает сверхъестественными способностями, а еще у нее здоровая психика, чистый дом, роскошные белокурые волосы, веселая беззаботная уверенная улыбка и умение всегда добиться своего. И хотя ее муж, злополучный Дэррин, уверен, что хозяин в доме именно он, на самом деле все происходит по щелчку пальцев колдуньи-шалуньи Саманты. Но к колдовству она прибегала лишь в крайних случаях, когда иссякали ее воображение, дипломатичность и женские хитрости. Как же очаровала меня эта женщина, которая с помощью сокрушительного тайного могущества руководила своей жизнью, чего не сумела сделать моя забитая мать. Влияние сериала оказалось настолько огромным и стойким, что я даже подумывала назвать дочь Табитой, как Саманта, но Ричард воспротивился – сказал, что это имя для уличной кошки.
– Я обожала Саманту! – воскликнула я, когда Джек попросил официанта принести чек.
– Как же ее можно не любить? – ответил он.
Он улыбался в точности как Джордж Клуни – сперва улыбались глаза, и только потом губы. Когда мы разговаривали, глаза его оживленно блестели. С ним я чувствовала себя непозволительно красивой и остроумной. Приворожил?
Боюсь, да.
Я никого не искала. Смеетесь? Работающая мать, которой в сутках необходимо минимум двадцать семь часов, чтобы выполнить все дела и обязанности, а не жалкие, бесчеловечные двадцать четыре. Мы с Ричардом тогда еще занимались сексом, и нам было хорошо, но не настолько волшебно, чтобы я вместо этого не выбрала лишний час сна. Ответственная должность отнимала у меня кучу сил и нервов, вдобавок я растила двоих детей, которых обожала, но почти не видела. На работе меня мучило чувство вины перед детьми, дома я переживала из-за работы. Когда выдавалась свободная минутка, у меня тут же возникало ощущение, будто я кого-то обкрадываю, поэтому отдыхала я крайне редко. Как любая другая мать, я мысленно собирала семейный пазл, а мой муж полагал, что если он забрал вещи из химчистки, а в воскресенье еще и сходил со своими отпрысками в парк, то уже заслужил “Пурпурное сердце” и Крест Виктории. Как шутила Дебра, единственный плюс нашего положения заключается в том, что нам незачем ходить на сторону, мы и без того затраханные. Повторяю, роман – последнее, что мне было нужно.
Но искра, что зажглась тем вечером в Нью-Йорке, не погасла. Когда я вернулась в Лондон, Джек писал мне по электронной почте едва ли не каждый час. Прежде за мной не водилось непреодолимых пристрастий – спасибо отцу-алкоголику, – но тут я подсела на фамилию “Абельхаммер” во входящих. Если полдня от него не было писем, у меня начиналась самая настоящая ломка, все раздражало. Говорят, когда получаешь долгожданное письмо, в мозгу вырабатывается дофамин, совсем как от героина, и меня это ничуть не удивляет. Как ни странно, то, что мы были так далеко друг от друга, сблизило нас сильнее, чем если бы я могла к нему прикоснуться. Мы узнавали друг друга с помощью старомодного эпистолярного флирта, пусть даже письма были электронными. Наверное, мы были первыми в истории людьми, которые так быстро стали близки, находясь за тысячи миль друг от друга, и меня очаровывало – если честно, приводило в восторг, – как ему удавалось, нажав на несколько клавиш, вызвать у меня желание. Вдобавок он, кажется, тоже восхищался мною и хотел меня, и это придавало мне такую уверенность в себе, какой я, по правде говоря, не чувствовала ни до, ни после.
Однажды утром в Хэкни я проснулась в несусветную рань и включила компьютер. В почте обнаружилось коротенькое письмо от Джека. Тема: Мы. В письме говорилось: “Хьюстон, у нас проблема”.
Ему незачем было уточнять, какая именно. Мы влюбились друг в друга, и это было чертовски трудно – столь же немыслимо и невозможно, как успешно посадить на Землю сломанный космический корабль, даже если бы им управлял Том Хэнкс.
Мы с Джеком могли нормально существовать лишь в разреженной атмосфере, где обитают любовники и где не видно земли. Но у меня были маленькие дети, за чье благополучие я отвечала, и чудесный муж, которому я ни за что на свете не смогла бы причинить боль. Наши отношения с Джеком сгорели бы на подлете к реальной жизни, я в этом вовсе не сомневалась, и даже наша любовь, казавшаяся неуязвимой, не защитила бы от боли и гнева, которые неминуемо обрушились бы на нас, попробуй мы сойтись. Мне не хватило ни эгоизма, ни смелости последовать велению страдающего сердца.
И тогда я ушла из “Эдвин Морган Форстер”, с огромным трудом наладила отношения с Ричардом, мы переехали на север, подальше от города, которому я отдала юность, а еще я изменила адрес электронной почты, потому что знала, что мне не хватит сил устоять, если я снова увижу во входящих имя Джека. Но я сохранила последнее его письмо, у меня рука не поднялась его удалить, – то, которое он написал мне, когда понял, что все кончено, я ушла навсегда. Я ожидала, что он рассердится, осыплет меня упреками, а он принялся меня успокаивать, черт подери. Сказал, что не сомневается: в один прекрасный день я триумфально вернусь на работу. Впрочем, один раз все же позволил себе горько сострить: “В несчастной любви хорошо то, что она – единственная из всех – длится вечно”.
