Ненадолго все трое примолкли, размышляя. Мирра Василакис использует силу богов против них же самих. Пугающе умно.
– Есть ли у них свой мир? – снова подал голос Нико.
Фидель почти целиком засунула в рот булку и что-то промычала. Осушив через минуту кружку, она ответила:
– Есть. Улей. Так его прозвали медиумы.
– И… ты там была?
– Улей – это как миф о загробной жизни. Кто туда попадает, назад не приходит, – хохотнула Фидель. – Может, там вообще никого никогда не было и все это сказки. Вы знаете, что почти у всех народов мира существуют россказни про маленький народец, добрых соседей, некоторые зовут их эльфами, другие – гномами или даже домовыми… Но это все вариации одной правды. Слышали английскую сказку про Томаса-Рифмача? Он ушел в страну фей, служил Королеве эльфов и даже был ее любовником… Ну, последнее – уж точно утка, но эта страна фей… ее еще зовут Зеленые Холмы… Это все намеки на существование Улья. Мир-первоисточник, откуда наши боги-Пчелки родом. Говорят, что в старину некоторым людям удавалось туда попасть и были они очень счастливы, не знали ни течения времени, ни горестей…
Они доели в тишине, каждый размышляя об Улье. Где живут боги? Должно быть, в раю.
– А в чем прикол? – спросил Нико в итоге. – Для тебя в частности? Почему ты нам помогаешь и все дела?
– Нам всем надо в «Прометей», – невнятно ответила она, ковыряя сломавшийся ноготь. – Мне не жалко помочь. Сами вы туда фиг попадете снова и без меня вашего Винсента не спасете. Вам надо прийти и забрать его. Мирра его даже под вашими хакерскими атаками не выдаст. Я полагаю, что раз он остался в тюрьме, то позарез ей нужен.
– Это ты решила, что нам надо в «Прометей», – уточнил Саид. – Может, мы не хотим его спасать. Ты буквально давишь на нас этой мыслью со вчерашнего дня.
Она перевела на него немигающий взгляд, походя на красивую ящерицу, заметившую глупую, зазевавшуюся мошку.
– Вы не сможете его оставить, – покачала она головой, терзая заусеницу на пальце. – Я просто сокращаю ваше время на сомнение. Враги Мирры – мои враги.
– Это как-то связано с Королевой и вашими давними делами? – продолжал допытываться Саид.
На это Фидель ответила с нейтральной улыбкой:
– Не твое дело. Просто положись на меня: я помогу с Винсентом. Остальное не ваша забота.
– Тогда и на этом спасибо.
Ведьма вернулась к обкусыванию своего несчастного ногтя, а парни с унылым видом принялись мыть посуду. Следующие пять минут прошли за грохотом тарелок и шумом воды.
– Странная она какая-то, – шепнул ему между делом Нико.
Саид закатил глаза и задал риторический вопрос:
– Только заметил?
Тарелки и чашки вернулись в шкафы, а кран наконец-то замолк. В воцарившейся тишине слышалось только насвистывание Фидель. Обернувшись, Саид понял, что она разглядывает его без всякого стеснения и, наверное, занималась этим все время, пока он сосредоточенно наводил чистоту.
Ее губы машинально дернулись в какой-то извиняющейся ухмылке, и он опять проглотил язык. Их взгляды сцепились в этот раз слишком очевидно.
– Что ты смотришь так, Саид? Будто боишься меня? – поддразнила его она.
– Это ты на меня смотришь, – усмехнулся он.
– Я просто знакомлюсь с тобой в своей манере, – нахально продолжила рыжая. – Трогательно, что ты постоянно стесняешься.
Саид покраснел, чувствуя себя нелепо.
– Меня от вас сейчас вырвет! – протрубил Нико и вышел из кухни.
Фидель проводила его чуточку удрученным взглядом. Он все еще вел себя как маленький. Можно сказать, что это его милая защитная реакция на вещи, которые он пока плохо понимает.
– Тебе… что-то от меня нужно? – не самым удачным образом сформулировал Саид свой вопрос.
Прозвучало глупо. Но и ситуация была под стать: он стоял с расшитым кухонным полотенцем в руках, а она изучала его, как роскошный музейный экспонат.
– Возможно, красавчик, – загадочно ответила она. – Ну, мы еще вернемся к этой теме.
Так откровенно Саида еще никогда не клеили.
* * *
Винсент знал, сколько прошло дней с момента его заточения в «Прометее». Со скуки он даже переводил это время в часы, часы – в минуты, минуты – в секунды, а секунды – в миллисекунды. Получались огромные числа, которые ему ничего не давали. Но в таком положении всегда начинаешь вести отсчет непонятно чему.
Все ощущалось как одни сплошные белые сутки.
Белый – цвет его жизни, как и цвет его палаты.
Дни проходили размеренно и всегда одинаково. Он вставал в девять утра, и ему приносили на стерильном подносе его завтрак: свежий хлеб, кашу или мюсли, стакан свежевыжатого сока, яйцо всмятку. Потом он неторопливо чистил зубы, растягивая это иногда до получаса.
Времени было очень много. И лучше придумать, чем его заполнить.
Далее он отжимался, качал пресс и еще минут пятнадцать растягивал запястья и пальцы рук, страдавшие от частого кликанья мышкой.
Времени просто завались. Нужно было создать себе много ненужных привычек, чтобы не замечать его долгое течение.
Только после этого Винсент брался за работу. Он занимался расшифровкой до самой поздней ночи, потому что хотел, чтобы голова была занята. Пролистывал по кругу снимки, вносил символы в базу данных и прогонял их через всевозможные словари. Отдельного времени требовали попытки комбинировать знаки и подбор криптологических алгоритмов. Он сравнивал исходники со схожими письменами из древнескандинавских и древнеегипетских источников.
Но подобие не означало единую суть.
Далее он переходил к снимкам на полотнах. В развернутом виде они занимали почти всю комнату. Винсент брался за лупу и ползал по фотографиям, изучая начертание каждого знака, хотя уже знал их наизусть.
Перерыв на обед он тоже старался растянуть по максимуму, ковыряя каждое блюдо по полчаса. Только когда к нему заявлялся Рыжик (так он прозвал ассистента Мирры Морица), то неохотно оставлял в покое приборы.
С ним он не болтал. Да и тот почти никогда не отвечал на его вопросы.
И все повторялось. Винсент был как белка в колесе, и ключевым словом тут являлось «колесо». Он ходил кругами, не мог понять, где зацепка.
По вечерам из громкоговорителей лилась классика, а раз в неделю ему приносили бокал красного или белого вина на выбор.
Затем Винсент брал специальную тетрадь, куда заносил все знаки, с которыми работал. Сидеть у компьютера уже не было сил, и к вечеру глаза чуть не лопались. Смена носителя помогала по-иному воспринимать информацию.
Перед сном Винсент подолгу торчал под струями горячей воды с закрытыми глазами и отрешенным лицом. За стеклянной перегородкой душа рассеивался холод. Это была жизнь под землей, и даже с обогревателем по ночам царила стужа. Винсенту не хотелось выключать воду, иначе он опять услышал бы тишину, в которой чудились отголоски всего, что было в его жизни. Плохие звуки. Их не хочется слышать снова.
