В одном из поздних стихов со словом «кукушка» Басё использует её образ в полном соответствии с канонами традиционной поэзии – резкий крик кукушки означал, что дух умершего родственника хочет напомнить о себе живущим. За месяц до написания хайку от туберкулёза в возрасте 33-х лет скончался фактически усыновлённый Басё сын старшей сестры, племянник Тоин, долгое время живший в доме Басё, но по неизвестным нам причинам его покинувший и вернувшийся в хижину поэта незадолго до своей смерти. Басё не смог с ним увидеться, так как находился в очередном странствии. Поэт сильно переживал, что после долгой разлуки не смог встретиться с племянником перед его кончиной. Многие тайны в их личных отношениях так и остались неразгаданными. Тоин умер, а воспоминания о нём, как крики удаляющейся кукушки, ещё долго тревожили поэта:
Хототогису коэ я ёкотау мидзу-но уэ.
Кукушки зов пронзительный
Над речкой прозвучал,
Она за лесом скрылась,
А крик не умолкал…
О том, с какими мыслями он сочинял этот стих, Басё поведал в письме своему другу Миядзаки Кэйко в апреле 1695-го года незадолго до собственной смерти.
Басё считает кукушку птицей, наделённой духом и общающейся с человеком, поэтому как бы предостерегает тех, кто готов навредить священной птице:
Сума-но ама-но ясаки-ни наку ка хототогису.
Рыбак из Ама птиц гоняет,
Крадущих рыб сушёных тушки,
Но, крик услышав, понимает,
Что метит он стрелой в кукушку!
Здесь Ама – не ныряльщица или рыбак, это небольшой населенный пункт – рыбачье село.
Говоря о кукушке, надо иметь в виду и то, что звучащих одинаково кукушек «хототогису» в японском языке насчитывается пять разных иероглифических вариантов написаний, одно из которых – два иероглифа – птица и время – предупреждает о предстоящих событиях, а то, в котором два иероглифа и элемент «дух», – о скором общении с духами усопших.
Теперь немного о жаворонках «хибари», символизирующих в стихах весну, молодость, стремление к воле, неиссякаемую энергию. Жаворонок – одна из любимых птиц японцев, неоднократно упоминается и в хайку Басё в основном как сезонное слово весны.
Хара нака я моно-ни мо цукадзу наку хибари.
Очень красивый звучанием в японском варианте и полный оптимизма хайку написан Басё в 44 года, когда он уже преодолел трудности и переживания, связанные с расколом в поэтических кругах столицы. Мой перевод:
Летает там, где хочет,
Жаворонок в поле,
О своём щебечет,
Радуется воле.
Следующий – тоже жизнерадостный и тоже написан в 1688-м году:
Нагаки хи мо саэдзуритарану хибари кана.
Уж во дворе светлее стало,
Но жаворонкам и дня мало,
Щебечут громко, что есть мочи,
С рассвета и до самой ночи.
«Хибари» здесь – сезонное слово для весны. В честь этого жаворонка-хибари в префектуре Гифу установлен памятный камень со строчками хайку.
В следующем хайку жаворонок хоть и выступает сезонным словом, скорее всё же используется в прямом смысле – поэт забрался так высоко, что пение жаворонка слышится где-то внизу:
Хибари-ёри сора-ни ясурау то:гэ кана.
Хайку написан Басё во время путешествия по местам, где когда-то обитал его друг, буддийский монах Буттё. Поэт направлялся к храму Касима и в мае 1688-го года устроил небольшую остановку при переходе через горный перевал Тафугэ между городами Сакураи и Ёсино префектуры Нара:
На перевале рядом с небом
Нашёл я временный приют,
Здесь жаворонки не летают,
Они внизу где-то поют.
И ещё один довольно простой эмоциональный хайку о жаворонке с участием фазана. Никакого подтекста, чисто созерцательный «ку» с игрой слов. 1691 год.
Хибари наку нака-но хё:ся кидзи-но коэ.
В весеннем небе высоко
Я жаворонка слышу щебетания,
А здесь ему звучат как в такт
Фазана крики подпевания.
Далее – воробей. Персонаж шутливых стихов. Есть такие хайку и у Басё. Вот несколько примеров:
Судзумэго то коэ накикавасу нэдзуми-но су.
Воробушки кричат
В гнёздышке под крышей,
А им в ответ пищат
Где-то рядом мыши.
В другом хайку Басё явно вторит своему буддийскому учителю и в шутку наделяет воробьёв способностью наслаждаться любованием цветов – «лица у воробьёв как у людей, любующихся «ханами»:
Набатакэ-ни ханами гао нару судзумэ кана.
У овощного поля с краю
Я воробьёв увидел стаю,
Неужто повод здесь собраться —
Плодов цветами любоваться.
В одном из переводов прочитал: «Грядка с овощами, воробьями залюбовался». И задумался – смысл получается ровно наоборот…
Оба хайку написаны, когда поэту было уже за сорок, поэтому создаётся ощущение, что он сочинял их для каких-нибудь детских сборников с картинками.
Соловей – символ весны, причём «угуису» – его японская разновидность, называемая у нас «камышовка». Птица весны, радости встречается в стихах о любовании цветами и ароматами, а также в любовной лирике. У Басё я вообще не нашёл любовную лирику. Отмечу два хайку, где соловей встречается в паре с ивой, как и в китайском древнем эпосе:
Угуису я янаги-но усиро ябу-но маэ.
И здесь, перед рощей,
И сзади, где ивы,
Поют соловьи,
Как их трели красивы!
Следующий хайку очень сложен для толкования. Во сне ива то ли превращается в соловья, то ли видит сон о соловье.
Угуису-о тама-ни нэмуру ка тао янаги.
Наверно, снится иве сон,
Как соловей к ней прилетел,
На ветку, что повыше, сел
И до утра ей песни пел.
Ещё очень удобный для сочинителей хайку птичий персонаж «ворона» – «карасу». С ней всегда связано что-то мрачное, неприятное, её часто упоминают, когда хотят подчеркнуть приближающийся конец сезона или даже жизни. Именно о таком контексте я размышлял, когда переводил шедевр Басё о вороне на сухой ветке. (См. глава вторая.) Мой первый вариант:
