– Я понятия не имела, что все это было на спор. Если бы знала, никогда бы не пошла с ним снова. Даже моя глупость имеет пределы.
Беннетт улыбнулся:
– Ларкин?
– М-м-м?..
– Знаю, ты не любишь вспоминать тот конкурс талантов, но я хочу открыть одну тайну, которая, может быть, заставит тебя изменить мнение.
– Какую?
– В тот вечер я понял, что влюбился по уши, и до сих пор люблю тебя.
Я открыла рот, чтобы ответить, или вздохнуть, или и то и другое, однако мне удалось выдавить только жалкое «Ой».
На крыльцо выглянула Сисси в клетчатом дедушкином халате и старомодных бигудях, закрепленных заколками-невидимками – по ее мнению, эти неудобные штуки работают лучше, чем электрические плойки и прочие хитроумные приспособления, придуманные человечеством за последние сорок лет.
– Я услышала голоса. – Тут она разглядела Беннетта. – Ничего себе! Заходи-ка в дом.
В коридоре появилась Битти, и пожилые дамы принялись суетиться вокруг Беннетта. Сисси наполнила миску теплой водой, а Битти усадила его за кухонный стол.
– Какой ты красавчик, – подмигнула она ему. – Мне нравится твой брутальный вид. Надо полагать, это Джексон?
Беннетт кивнул.
– Хорошо. Надеюсь, он выглядит еще хуже, а если нет, я пойду и отделаю его сумочкой.
Сисси села на кухонный табурет и обмакнула полотенце в воду.
– Похоже, Джексон вовсе не такой славный парень, как я предполагала.
Битти расхохоталась, но тут же закашлялась и похлопала Беннетта по разбитой руке.
– Нет, Сисси, он определенно не славный парень, – признала я.
– В таком случае, я рада, что этот молодой человек помог тебе во всем разобраться, – поджав губы, кивнула она.
Я взглянула на Беннетта. Он смотрел на меня одним глазом и улыбался. При воспоминании о его признании мои щеки запылали. В тот вечер я понял, что влюбился по уши, и до сих пор люблю тебя. Я поспешно отвернулась, делая вид, будто размешиваю мыло в миске. Почему я ничего не знала о его чувствах? Наверное, из-за Джексона. А еще из-за беспросветной тупости, которой страдаю с раннего детства.
– Я получила голосовое сообщение от Гэбриела, – выпалила я, чтобы сменить тему. – По поводу маминой фрески.
Битти выпрямилась, а Сисси принялась сосредоточенно искать пластыри в аптечке.
– Помните, мама любила прятать мелкие детали в своих картинах? У Гэбриела в кафе тоже есть секретное изображение. Я видела его – вы втроем с бабушкой сидите под Древом Желаний. Полагаю, это как-то связано с фреской в моей спальне: там нарисованы четыре ласточки с лентами в клювах, порхающие над Карроумором.
– Четыре? – переспросила Битти, подергивая пальцами, как будто в поисках сигареты. – Что Айви имела в виду?
– Гэбриел передвигал мебель и обнаружил кое-что интересное. В доме изображены еще двое: мужчина, который несет ребенка.
Сисси и Битти переглянулись, но ничего не сказали.
– Таким образом, – произнес Беннетт, не сводя глаз с порозовевшей воды в миске, – Айви нарисовала пятерых человек в горящем доме: трех женщин, мужчину и ребенка. Мы знаем, что Маргарет и Сисси были в Карроуморе во время пожара. Наверное, две женщины – это они.
– У одной рыжие волосы. – Я взглянула на Битти.
Ее пальцы по-прежнему нервно подергивались, хотя на лице застыло невозмутимое выражение.
– Мужчина, должно быть, пожарный, – предположила она.
Я покачала головой.
– Нет. Когда приехали пожарные, мама и Сисси уже находились на улице. Может, дедушка?
– Он был в больнице, – уверенно заявила Сисси. – Твой дедушка позвонил мне и сказал, что останется на дежурстве, пока ураган не утихнет. Он искал Маргарет и Айви. Понимаешь, Маргарет должна была забрать Айви и уехать с ней в Огасту.
– Но она не уехала?
– Нет. – Сисси опустила полотенце в миску, взяла у Беннетта лед, который тот все время держал под глазом, и высыпала его в раковину. – Она сказала, ей будет спокойнее в Карроуморе. Дом простоял двести лет и выдержал множество бурь.
– Но не пожар, – вставила Битти.
– Допустим, остальные двое – Битти и дедушка. Но почему мама нарисовала их внутри дома, если их там не было? – Я рассеянно теребила сломанный ноготь.
– Вот придет она в себя, и мы спросим, – сказала Сисси, включая воду.
Однако даже ее оптимизм угас, как и наша надежда на то, что мама очнется.
Я продолжала остервенело дергать сломанный ноготь, словно пытаясь попасть в такт мечущимся мыслям.
– Когда я была в Карроуморе, то вытащила из дупла две ленты. Обе новенькие, поэтому я решила, что их туда положила мама. На одной написано маминым почерком: «Я скучаю по тебе. Жаль, у меня не было возможности узнать тебя». Наверняка она имела в виду Маргарет.
Никто не проронил ни слова.
– А что на второй? – наконец спросил Беннетт.
– Там сказано: «Прости меня». На первой ленте написано маркером, а на этой – краской, поэтому невозможно определить, кто писал – один человек или разные люди. Подождите, сейчас принесу.
Я хотела встать, но Сисси удержала меня за руку.
– Давайте поговорим об этом утром. Нам всем нужно отдохнуть. Я с ног валюсь от усталости. Беннетт, можешь переночевать на диване. Сейчас принесу тебе еще льда…
– Нет, – почти выкрикнула я. Меня переполняли эмоции. Не могу больше ждать, я и так слишком долго безучастно наблюдала за собственной жизнью. – Сейчас вернусь. – Я вбежала в спальню и рывком открыла ящик комода. От резкого движения коробка для сигар едва не свалилась на пол. Я сунула ее в ящик, схватила ленты и вернулась на кухню.
– Видите? – Я разложила их на столе и вгляделась в надписи. Определенно почерк не одинаковый; буквы написаны совершенно по-разному.
Беннетт разгладил одну из лент. Я взглянула на его ободранные костяшки, и у меня сжалось сердце. Я невольно прижала руку к груди. Дело важное, нельзя отвлекаться.
– Да, это точно писали два разных человека, – задумчиво произнес Беннетт.
Я взглянула на Битти, потом на Сисси:
– Допустим, мама написала первую ленту. Тогда кто написал вторую? Кто просит прощения?
– Например, тот, кто ухаживает за домиками для ласточек, – предположил Беннетт.
– Вряд ли. Думается мне, за домиками присматривала мама. Наверное, она знала легенду о том, что Карроумор будет стоять, пока рядом живут ласточки. – Я помотала головой, стараясь думать не о хрупкой женщине, лежащей на больничной койке, а о маленькой девочке, прожившей первые два года жизни в Карроуморе. Дом – ее единственная связь с матерью, которую она едва помнит.
