Он смотрит на нее в упор.
— Распоряжаясь правым полушарием своего мозга, можно себе это позволить, правда? Можно многое совершить. Можно уничтожить детство, которое тебе не нравится. Можно вспомнить то, что происходило до твоего рождения. Ты делала это, Кассандра?
Она медленно кивает.
— Очень хорошо. Ты видела свою карму? Ты почувствовала родство с другими формами животной и растительной жизни, ты видела свои истоки, ты погружалась в прошлое до самого Большого взрыва, да?
— Да.
— Значит, ты стала такой же, как я. Твое понимание мира расширилось, стало более глубоким и сознательным, но и… одновременно с этим более болезненным. Как там мама говорила: «Избыток чего-либо одного означает нехватку другого».
— Да, — повторяет она.
Она подходит к брату.
— О-о… нет, нет! Не приближайся ко мне, сестренка.
Вот у меня и новое имя. «Сестренка».
— Ты спрашиваешь себя, почему я назначил тебе свидание здесь? Потому что у меня есть должок перед тобой. Вернее, долг. Долг проинформировать тебя.
Кассандра видит его глаза, сверкающие из-под длинных, летящих по ветру волос.
— Я все уже испробовал до тебя. Я просто заранее говорю тебе о том, что ты сама скоро поймешь. Ничего нельзя сделать. Мы не можем их предупредить. Потому что они не хотят знать. Они слишком… глупы!
Кассандра все-таки делает еще один маленький шаг по направлению к брату.
— «Они слышат, но не слушают. Они смотрят, но не видят. Они знают, но не понимают». У нас нет ни одного шанса быть услышанными. У нас нет никакой надежды спасти человечество. То, что ты сделала для спасения людей от взрыва, — просто капля в море.
Ким тоже, незаметно и медленно, пытается приблизиться к Даниэлю.
— Я не выношу примитивности своих собратьев, я не выношу этого мира, идущего к варварству, а затем и просто к саморазрушению. «Блажен тот, кто погибнет первым, он будет страдать меньше других».
Нужно еще больше сократить расстояние между нами. Это мой звездный брат. У нас одна кровь, одни гены, почти одна и та же история. Я должна найти слова. Для начала надо согласиться с ним.
— Они похожи на стадо страусов, которые, видя приближающуюся опасность, предпочитают придумывать себе сказки и не смотрят в глаза суровой правде, — произносит Кассандра.
— Нет, это неправильное сравнение, сестренка.
— Они похожи на стаю леммингов, бегущую в неверном направлении, — говорит Ким.
— А вот твой друг ближе к истине. Это так. Им даже не страшно. Они веселятся, их зачаровывает их собственная грядущая гибель. Ничто не может заставить их повернуть назад. Ни разум, ни чувство самосохранения. Ничто не может отвлечь их от рокового прыжка в бездну. Максимум, что можно сделать, — это чуть-чуть замедлить их продвижение к пропасти. Это стадо мазохистов. Ты видела в Иране этих ребят, которые идут длинными процессиями и стегают себя плетью? Их лица выражают экстаз. Они олицетворяют собой будущее человечества. В один прекрасный день шесть с половиной миллиардов человек двинутся цепочкой к скале, бичуя себя до крови с такой же блаженной улыбкой.
— Не все таковы, старший брат.
— Все. Абсолютно все. Они этого не знают. Или делают вид, что не знают. Они любят страдания, им нравится вырождение, убийства, резня, смерть. Ты заметила, что черный цвет вошел в моду? А с недавнего времени еще и символ, который можно увидеть везде: череп со скрещенными костями. Они знают. Весь род человеческий подсознательно все понимает. Они смирились со своей гибелью. Они ничего не делают для ее предотвращения. Теперь они хотят ее. Ничего нельзя сделать для того, чтобы их изменить.
— В своем письме ты написал, что самое страшное — это покорность судьбе, старший брат.
— Да, я так говорил, и я ошибался. Только дураки не меняют своего мнения. Я обожаю произносить фразу: «Итак, я был неправ, я понял, что ошибался». Ты заметила, что ее никогда не услышишь по телевизору? Никто не меняет мнения.
— Ты неправ! Их можно спасти!
Даниэль пожимает плечами и оборачивается к пустоте:
— Нет, обратного пути уже нет. Я увидел, куда идет История. История с большой буквы. Люди с песней шагают к своей гибели. Как в фильме «Титаник». То, что он держит мировой рекорд по посещаемости, весьма показательно, не так ли? Все почувствовали, что этот фильм, на примере отдельно взятого эпизода, рассказывает о нашем Будущем вообще. Мы приближаемся к айсбергу. Мы утонем. А оркестр на верхней палубе играет веселую мелодию, чтобы мы думали о чем-нибудь другом.
Даниэль Катценберг снова грустно смеется. Все вокруг них тонет в дожде и тумане.
— Увы, сестренка, я предпочел бы ничего не знать и не осознавать. Знание — проклятие. Знать и не уметь убедить — это страдание. Знать и не иметь возможности действовать — это пытка. Я люблю тебя, сестренка.
Вода струится по его лицу.
Он сжимает какой-то клочок бумаги в левом кулаке, в правую руку берет карманные часы и подходит к северо-западному краю площадки.
Кассандра бросается вперед, чтобы его удержать.
Слишком поздно, он уже спрыгнул вниз.
Она закрывает глаза и кричит:
— Нет!!! Нет…
161
…Нет! Только не это!
Это кошмарный сон, я проснусь и пойму, что мой брат все еще жив. Он находится в каком-то другом месте, но он жив. Когда-нибудь я его найду, и мы поговорим.
Мы поймем, что сделали с нами наши родители, какие эксперименты они над нами проводили.
Мы узнаем, почему мы так не похожи на других, почему правое полушарие нашего мозга, не угнетаемое левым полушарием, дает нам возможность чувствовать и осознавать больше, чем на то способны остальные люди.
Да, я проснусь.
Конечно, все произошло не так, как я видела.
В любом случае, тот, кто выжил после прыжка с вершины башни Монпарнас, непобедим и бессмертен.
Он уже сделал это один раз. Сделает и еще.
162
Туман не дает Кассандре увидеть то, что происходит двумястами десятью метрами ниже. Она бежит к лифту, нетерпеливо нажимает кнопку первого этажа. И кабинка наконец опускается вниз.
163
Шансы ничтожно малы, но в прошлый раз он спасся тогда, когда вероятность умереть составляла девяносто восемь процентов, а вероятность выжить — два процента. Даже несчастье никогда не гарантировано на сто процентов.
Спрыгнув в первый раз с башни Монпарнас, мой брат доказал, что шанс на спасение остается даже в самых гибельных ситуациях. Пусть он очень мал. Но иногда он может все изменить.
