Мартен перечитал написанное. Глаз забегал по экрану компьютера, и у него появилась еще одна идея.
«В настоящее время компьютеры придают идеям ускорение. Благодаря Интернету идея может мгновенно распространиться в пространстве, что ускоряет возможность встречи с антиидеями или похитителями идей. Человек обладает непомерной способностью творить идеи исходя из простого воображения. Затем он должен развить их и сам исключить, если они негативные или потенциально разрушительные».
Своим единственным глазом он оглядел других больных вокруг него.
Бедняги. Возможно, человек когда-то был телепатом, но из-за жизни в обществе он утратил эту способность.
Ухо, усовершенствованное периодом, проведенным во тьме, слышало, как вдалеке беседуют санитары. Они говорили об отсутствующем человеке, которого они сильно критиковали.
Они даже не осознают, насколько досягаемы их слова. Иначе они бы не пускали их по ветру.
Жан-Луи Мартен произвел много идей на тему идей.
Спустя несколько недель рукопись составляла около восьмисот страниц. Доктор Феншэ прочитал ее, ему понравилось, и он послал ее некоторым парижским издателям. Они, однако, ответили, что тема уже устарела. В 1998 году парижский журналист Жан-Доминик Боби, получивший травму сосудов, написал книгу «Скафандр и бабочка» о болезни LIS. А написал он ее, прерывая на нужной букве секретаршу, которая перечитывала алфавит. Метод был более красочен, чем у Жана-Луи Мартена с его информационным глазным интерфейсом.
Жан-Луи Мартен удивился, обнаружив, что даже в больших несчастьях, если ты не первый, никому нет до тебя дела.
40
НЕБО расположено в верхних Каннах, в десятке километров от мыса Круазет. Снаружи здание походит на старую провинциальную ферму в окружении рощиц инжира и олив. Здесь приятно пахнет гаригой с примесью шалфея и лаванды. Вход из шероховатого дерева и предупреждение «Осторожно, злые собаки». На медной дощечке надпись: «Небо. Международный клуб эпикурейцев и распутников».
Лукреция тянет за цепочку, привязанную к колокольчику. Прежде чем маленькое окошко открылось, они слышат шаги издалека.
– По какому вопросу? – спрашивает голубой глаз.
– Мы журналисты, – сообщает Лукреция.
Большая сторожевая собака лает, словно понимает ее слова. Человек с той стороны с трудом сдерживает пса.
– У нас частный клуб. Нам не надо рекламы.
В последний момент Исидор произносит:
– ...мы сами хотели бы войти в ваш частный клуб.
Тишина. Лай утихает. Собаку увели. Снова слышатся шаги, и замки поочередно открываются.
Внутри очень шикарно и просторно. Перенасыщенное убранство, много позолоты, зеркал, картин. Вход украшает мебель из дорогого дерева. Прохладно.
Человек, открывший им дверь, высокий худой брюнет, его длинное овальное лицо обрамляет седая борода.
– Сожалею, но мы стараемся избегать огласки, – говорит он. – Мы не доверяем журналистам. О нас уже наговорили столько лжи.
Огромная мраморная статуя Эпикура возвышается над входом. Внизу выгравирован знаменитый девиз: «Carpe diem»
[3]
.
Мраморный Эпикур странным образом походит на принимающего их человека. Такой же заостренный нос, такой же длинный подбородок, такая же серьезная физиономия, даже завитая борода.
Хозяин протягивает им руку.
– Меня зовут Мишель. Чтобы записаться, заполните этот бланк. Где вы узнали про наш клуб?
– Мы были друзьями Самюэля Феншэ, – бросает Лукреция.
– Друзья Самми! Почему вы не сказали этого раньше? Друзья Самми всегда будут дорогими гостями в НЕБЕ.
Мишель берет Лукрецию за руку и ведет ее к залу в глубине помещения, где уже почти накрыты столы.
– Самми! Как раз в субботу мы организуем большой праздник в его честь. Его смерть была для нас так...
– Тяжела?
– Нет, показательна! Его кончина теперь для всех нас, эпикурейцев, – цель, к которой надо стремиться: умереть, как Самми, умереть от восторга! Разве можно мечтать о более необычном конце, чем у него? Последнее счастье и – занавес. Ах, святой Самми, ему всегда так везло... Счастлив в профессии, счастлив в любви, шахматный гений и апофеоз – его смерть!
– Мы можем осмотреться? – перебивает Исидор.
Хозяин эпикурейцев бросает подозрительный взгляд на крупного журналиста.
– Этот господин – ваш муж?
Последнее слово он произносит так, словно это грубость.
– Он? Нет. Это... это мой старший брат. У нас разные фамилии, так как я сохранила свою от моего первого мужа.
Исидор не решается противоречить своей партнерше и берет конфету, чтобы воздержаться от разговора. Президент Клуба эпикурейцев удовлетворен.
– А? То есть вы оба... холосты. Я спрашиваю вас об этом, поскольку должен признать, что у нас много холостяков, и им не очень нравятся супружеские пары, которые ведут себя слишком... по-мещански. Здесь мы требуем свободы. Это знаменитое «L» Неба. Эпикурейцы и распутники.
Говоря это, он посматривает на молодую журналистку.
– И для этого тоже мы хотели сюда записаться... господин... Мишель, – шепчет она.
– Господин Мишель! Великие боги! Зовите меня Миша. Все здесь зовут меня Мишá.
– Вы не могли бы показать нам ваш клуб, господин... Миша? – повторяет Исидор.
Тогда хозяин заведения ведет их к двери с надписью «МЕД»
[4]
:
Международный музей эпикурейства и распутства.
– Эпикурейство – это философия. Так же как распутство – манера поведения, – говорит он. – Жаль, что эти понятия приняли непристойную окраску.
Он подводит их к первому экспонату музея: скульптуре из прозрачной смолы, изображающей клетку человеческого тела.
– До того как я стал директором этого клуба, я преподавал философию в лицее Ниццы.
Лукреция и Исидор осматривают клетку.
– Моя теория в том, что все имеет конечной целью удовольствие. Удовольствие есть жизненная необходимость. Даже простая клетка действует через удовольствие. Для нее оно состоит в том, чтобы получать сахар и кислород. Клетка устраивается так, чтобы постоянно впитывать в себя больше сахара и кислорода. Все остальные удовольствия исходят из этой первичной потребности.
Они обходят скульптуру вокруг.
– Удовольствие – вот единственный мотив всех наших действий, – снова заговаривает Миша, обращаясь к Лукреции. – Я только что видел, как ваш брат украдкой вынул из своего кармана конфету. Это прекрасно. Это эпикурейский жест. Он дает своим клеткам излишек быстрорастворимого сахара, который радует их. И в то же время он не считается с призывами дантистов, которые вдалбливают: «Осторожно, кариес».
