– Ты с ней… встречаешься? – интересуется она, вытирая нос рукавом. В этот самый момент из-за стеклянных дверей выплывает Бонни в огромных очках и жуткой шали, больше похожей на одеяло. Её седые волосы растрёпаны больше, чем обычно. Я замечаю в глазах Лилы разочарование.
– Здравствуй, Томми, мальчик мой, – говорит она.
– Здравствуйте, Бонни, – отвечаю я. – Простите за такой сюрприз.
– Ну, это приятный сюрприз, Томми. Очень приятный сюрприз. – Она заглядывает мне за спину. – А ты, видимо, Лила? – её лицо становится ещё добрее.
– Да, мэм. – Лила выдавливает из себя натянутую улыбку, обязательную при знакомстве со взрослым.
– До чего чудесно с тобой познакомиться, Лила. Я Бонни. – Она высовывает руку из глубин шали, пожимает ладонь Лилы и сжимает её в объятии. – Заходи, солнышко.
Лила неуверенно шагает в дом, я – следом за ней, и нас тут же оглушает запах свежей выпечки. Правда, я не могу определить, чем именно пахнет. Может, корицей? Я вижу, что Лила заинтригована – не только тем фактом, что у меня есть друг, но и самой Бонни. Похоже, я наконец принял решение, которое пришлось по душе моей дочери.
Бонни приводит нас на крытое крыльцо, залитое утренним светом, где стоят стулья ярких, как драгоценные камни, расцветок. Я сажусь на изумрудный стул, Лила выбирает сапфирово-синий напротив меня.
– Могу я предложить вам чашечку мятного чая? – мелодичным голосом с почти ирландским акцентом спрашивает Бонни. – Он восхитителен.
Мы оба киваем и смотрим, как она идёт в кухню. Оба молчим. Ждём, когда вернётся Бонни с маленьким деревянным подносом. На нём – три дымящиеся чашки с блюдцами, совершенно к ним не подходящими, и розовые салфетки с надписью «С Днём рождения». А ещё крошечная молочница и тарелочка с кубиками сахара, напоминающие мне о кукольном сервизе, который был у Лилы в детстве. Мы с Лилой берём чашки, Бонни ставит поднос на плетёный ящик, служащий ей чайным столиком, и садится на красный стул рядом с Лилой, так что обеим виден сад. Указывает за окно, на деревья. Я сижу спиной к окну, но знаю, на что они смотрят.
– Видишь этот изумительный дом на дереве? – спрашивает Бонни. Лила кивает, заворожённая.
– Знаешь, кто его построил? – Бонни медленно размешивает в чашке сахар, и звенящий стук ложки по фарфору завораживает.
– Папа?
Бонни улыбается, кивает и постукивает ложкой о край чашки, прежде чем положить её на блюдце.
– Да. Твой папа. Может, я и предвзята, но должна сказать, это самый лучший дом на дереве во всём Теннесси. А может, и в мире.
Лила улыбается ей в ответ, и моё сердце тает.
– Ну, рассказывай. – Бонни хмурит брови, надевает маску профессионала. – Почему ты не в школе?
Лила ставит чашку на блюдце и отвечает:
– Спросите лучше у папы. Это он притащил меня сюда посреди контрольной по естествознанию. – Она смотрит на меня.
– Это как-то связано с фото? Которое было сделано на той вечеринке? – Бонни смотрит Лиле прямо в глаза. Я мысленно начисляю ей очки за прямолинейность.
Лила кивает, затем быстро и настойчиво начинает объяснять, что фото сделала бывшая девушка Финча, а он невиновен. Совершенно невиновен. Я мысленно заполняю пробелы, узнавая новые подробности о визите Лилы к Финчу и о нашем испоганенном крыльце. Лила заявляет, что в этом тоже виновата Полли, и в заключение рассказывает об утреннем эпизоде в школьном коридоре, говорит, что это было «унизительно» и что я «всегда» ещё больше всё порчу.
– Значит, Финч – сама невинность, а я плохой? – говорю я. Целительный эффект присутствия Бонни начинает сходить на нет.
– Папа! Посреди теста!
– Ты сказала – контрольной.
– Какая разница?!
Бонни сочувственно смотрит на неё, кивает и спрашивает:
– Хорошо, Лила. А как бы ты предпочла, чтобы твой папа поступил в этой ситуации?
Лила вздыхает, потом даёт запутанный, бессвязный ответ, выражая своё возмущение моим поведением начиная с оранжевой краски, которой была запачкана моя одежда, и заканчивая криками в школьном коридоре.
– Как будто нельзя просто позвонить директору и не устраивать скандал! Весь в краске!
Бонни смотрит на меня.
– Представляешь, как она себя чувствует?
– Думаю, да, – говорю я. – И она права, надо было держать себя в руках… но я должен был сделать хоть что-то. И порой мне кажется, что Лила больше сосредоточена на несущественных деталях и видимых признаках, чем на всей картине целиком… Ну то есть я, например, не вижу ничего страшного, что на моей одежде осталось немножко краски.
Бонни чуть заметно улыбается мне и вновь переводит взгляд на Лилу.
– Ты понимаешь, что он пытается объяснить?
Лила пожимает плечами и отвечает точно так же, как и я:
– Думаю, да.
Откашлявшись, Бонни продолжает:
– Тебе не кажется, что он изо всех сил старается тебе помочь?
– Да, но он мне не помогает, – говорит Лила. – Совсем. Он понятия не имеет, каково это – быть мной… он вламывается в мою школу. В мой мир.
– Скоро она перестанет быть твоей, – бормочу я себе под нос.
Лила испускает долгий протяжный вздох и, указывая на меня, говорит Бонни:
– Видите? Видите? Он хочет, чтобы я из-за этого бросила школу! Скажите ему, что это полный бред. Это тааак глупо! Виндзор-то в чём виноват?
– Ну хорошо. Но ты же понимаешь, почему твой отец враждебно настроен по отношению к Виндзору? Кто-то из этой школы сделал ту самую фотографию. И никто до сих пор не наказан. Спустя столько времени. – Бонни так красиво и ясно объясняет причины моей злости, что мне хочется дать ей пять или обнять её.
– Ладно, о′кей, я поняла, – соглашается Лила. – И я ценю, что он хороший отец и всё такое… Но… он вечно на всех злится… Думает, что весь мир против нас и всё такое. А он не против нас. Совсем не против.
Меня больно задевают её слова. Я с трудом могу дышать, чувствуя на себе их взгляды.
– Том, – мягко говорит Бонни.
– Ну? – У меня кружится голова.
– В словах Лилы есть доля правды?
Я медленно киваю.
– Да. Есть.
Глядя мне в глаза, Лила говорит:
– Ну то есть, пап, некоторые люди с Белль-Мида в самом деле засранцы. Некоторые – жуткие снобы и смотрят на нас сверху вниз. Но многие совсем этого не делают. Многие – совсем как мы, только у них больше денег… а если деньги, и внешность, и вся эта чепуха ничего не решают, они и не должны ничего решать. – Вид у неё очень серьёзный и смелый.
Я вновь киваю, чувствуя правоту её слов острее, чем мне казалось возможным.
