– Что? – кричим мы с Квортерманом в один голос.
– Клянусь! – вопит Финч. – Спросите Лилу, она знает правду!
– Значит, ты обманул нас или тогда, или сейчас. Так когда же? – спрашивает Квортерман.
– Тогда, сэр. И я очень в этом виноват. Но сейчас я говорю правду. Я не фотографировал Лилу!
– Что? – ору я. – А кто тогда?
– Полли. – Он смотрит на Квортермана, потом переводит взгляд на меня. – Я хотел её прикрыть… Но после того, что она сказала Лиле… И того, что написала у вас на крыльце… Она не заслуживает того, чтобы я ей помогал.
Он качает головой и смотрит на меня так невинно, что я не сомневаюсь – либо Финч здесь в самом деле ни при чём, либо он полный социопат. Либо он больше похож на мать, либо весь в отца. Я не могу понять, в чём тут дело, но я выясню.
Глава двадцать четвёртая
Нина
Я просыпаюсь в своей бывшей детской в четыре утра, понимая, что уже не усну. Я слишком взволнована, в мозгу крутятся мысли о прошлом, о будущем, о чистилище, где я нахожусь сейчас. Мне немного стыдно за вчерашнюю откровенность. Во-первых, за то, что я вчера рассказала всем о намерении развестись – каким бы ни был Кирк, он всё-таки должен был узнать об этом первым. А во-вторых, за то, что рассказала Тедди эту историю. Говорят, что, признавшись, ты чувствуешь свободу, но зачем было тревожить и расстраивать всех?
Но ещё больше я волнуюсь о будущем. Я боюсь видеть Кирка, боюсь разговора с Финчем о концерте, о том, что произошло у нас дома. Но понимаю – придётся, и нет никакого смысла продолжать упираться. Поэтому я встаю, быстро заправляю кровать, чищу зубы и одеваюсь. Складываю в дорожную сумку пижаму и предметы гигиены и на цыпочках спускаюсь вниз, собираясь оставить прощальную записку и тихонько выскользнуть за дверь. Но в углу сидит мама в халате и раскладывает пасьянс на ноутбуке.
– Уезжаешь? – спрашивает она, взглянув на меня, прежде чем сделать следующий ход. – Так рано?
– Да. У меня сегодня очень много дел.
Она кивает, потом спрашивает, не хочу ли я перед дорогой выпить кофе.
– Было бы чудесно, мам, – говорю я. – Спасибо.
Она поднимается, подходит к плите, включает чайник. Я улыбаюсь, только теперь понимая: она имеет в виду растворимый кофе. Так и есть – достаёт банку «Фолджерса», сухие сливки, два подсластителя.
– Да просто безо всего, – прошу я, думая, что по дороге меня от этого кофе, скорее всего, стошнит, и не лучше ли было бы подождать до ближайшего «Старбакса». Но с другой стороны, может быть, мамин растворимый кофе – как раз то, что мне сейчас нужно.
Мы обе, склонившись к чайнику, ждём, когда он закипит, и смотрим друг на друга.
– Мне так жаль, что вы с Кирком разводитесь, – наконец говорит она.
– Я знаю мам. Мне тоже.
– Я понимаю, это не моё дело, и если не хочешь, не рассказывай, – фирменный мамин отказ от ответственности, – но… ты думаешь, у него кто-то появился?
Я пожимаю плечами.
– Честно, мам? Не уверена. Может, и да… Но ухожу я не поэтому. Измену я могла бы простить, если бы дело было только в ней.
– Могла бы? – удивляется она.
– Да. Думаю, да. Хорошие люди порой совершают ошибки. – Я надеюсь, эти слова можно отнести к Финчу. – Но… боюсь, Кирк – не очень хороший человек.
Мама кивает, даже не пытаясь защитить своего зятя.
– Тебе он нравился? – спрашиваю я, вспомнив рассказ Джули о мини-гольфе.
– Конечно, – отвечает она слишком быстро.
– Правда? Скажи мне честно. Пожалуйста.
Мама вздыхает.
– Ну, в самом начале… я не очень его понимала. Мне он нравился, но казался немного снобом, и вы… не совсем подходили друг другу. Но ты явно считала его тем, кто тебе нужен…
– Да, – говорю я, удивляясь, как чётко мама сформулировала мои мысли. И ещё мне грустно от того, как сильно всё изменилось. Как изменились мы оба – в очень разных направлениях.
– И мне нравилось, как он о тебе заботится. Как настоящий джентльмен. Но потом что-то изменилось. – Мама вздыхает. – Он изменился. Стал немного… эгоистом.
– Я знаю. – Она, конечно, явно преуменьшает. – А как ты думаешь, когда это случилось? Когда он продал компанию?
– Думаю, да, – отвечает она. – Немного задрал нос. И стал воспринимать тебя как должное… перестал тебя уважать. Нас с папой это беспокоит.
Я киваю, видя, что она права, и внутренне содрогаясь при мысли о том, какой пример Кирк подавал Финчу и как долго я всё это терпела. Я признаюсь в этом маме, потом добавляю:
– Но ведь лучше поздно, чем никогда?
– Безусловно, – говорит мама, высыпая щедрую порцию гранул в кружку с эмблемой университета Теннесси, один вид которой переносит меня в восьмидесятые. – Думаю, и Тедди со мной согласится. – Она с надеждой смотрит на меня.
– Мам… – Я качаю головой.
– А что? – Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, сама невинность. – Уже и сказать нельзя.
Я где-то в десяти милях от Нэшвилла, когда мне звонит Уолтер Квортерман.
– У нас есть новости, – говорит он, – не могли бы вы прийти?
– Какие новости? – У меня сжимается сердце. Я думаю, связаны ли они с голосовым сообщением Мелани.
– Я бы предпочёл не обсуждать их по телефону, – заявляет Уолтер.
– Ладно, – говорю я и спрашиваю, звонил ли он Кирку.
– Нет. Вам первой.
Я благодарю и обещаю, что буду как только смогу. Спустя двадцать минут и несколько нарушений правил дорожного движения паркуюсь перед Виндзором и пулей вбегаю в школу.
– У меня встреча с мистером Квортерманом, – сообщаю я Шэрон. – Он меня ждёт.
Она кивает и пытается всунуть мне свою чёртову папку-планшет, чтобы я расписалась, но я отпихиваю её, бормоча, что и так уже опаздываю, и несусь по коридору.
Добежав до кабинета Уолтера, стучу, потом вхожу и вижу собравшихся. Уолтер сидит за столом, а напротив него полукругом – Финч, Том, Полли и её родители.
Желудок сжимается в спазме. Уолтер встаёт, чтобы поприветствовать меня, указывает на единственный свободный стул, рядом с Финчем. Взглянув на него, я киваю Тому, Полли и её родителям. Все, кроме Полли, сохраняют остатки самообладания.
– Кирк к нам не присоединится? – спрашивает Уолтер.
– Нет, – говорю я. – Не могли бы вы объяснить, что происходит?
Уолтер кивает:
– Да. Как я уже говорил по телефону, у нас есть новости. И, к сожалению, мы имеем две версии истории.
Полли всхлипывает, закрыв лицо руками. Отец обнимает её, успокаивает.
