– Я тоже.
Папа не разговаривает со мной по дороге в школу, и непонятно, злится он или расстроен. В любом случае начинать с ним разговор – себе дороже, и всю нашу мучительную поездку я держу рот на замке. Подъехав к школе, он, вместо того чтобы развернуть машину и уехать, ставит её на парковку для посетителей, и мне становится по-настоящему страшно.
– Ты чего? – спрашиваю я, хотя всё и так очевидно.
– Я иду к Квортерману.
Я пытаюсь найти разумное возражение, но мозг кипит, и я говорю только, что его одежда и руки в краске.
– И чего? – говорит папа.
Мне вспоминается фильм «Джеки». Как миссис Кеннеди не стала переодевать розовый костюм, заляпанный кровью, потому что хотела показать всем, что она сделала с мужем. Не то чтобы я сравнивала убийство президента и вандализм, но папа, очевидно, даже рад, что весь измазан краской. Иначе нашёл бы время переодеться, прежде чем сесть в машину.
– Пап, не надо, я сама всё улажу, – умоляю я, но он качает головой, как будто я не могу сказать ему ничего такого, что заставило бы его изменить своё решение. Потом говорит:
– Ты точно ничего не хочешь мне сообщить?
Я мотаю головой.
– Значит, ты не в курсе, кто это сделал?
Вновь мотаю головой.
– Нет, пап.
– Но хотя бы предположения есть? Хотя бы догадки?
– Не то чтобы…
– Не то чтобы?
– Ну… я хочу сказать… это может быть кто угодно. Может быть просто совпадение.
Это очень глупая идея, но папа кивает – может быть, ему хочется верить в мои слова. Что это просто вандализм и никто не считает его дочь шлюхой.
– Ладно. Значит, это никак не связано с субботним концертом? Или с тем, что ты вчера была у Финча? – язвительно спрашивает папа.
Я смотрю на него, вне себя от ужаса и стыда, а он грустно качает головой и выходит из машины.
Глава двадцать третья
Том
Я, конечно, никак не могу быть спокоен, но первые несколько минут в кабинете Квортермана мне кое-как удаётся держать себя в руках. Даже когда я показываю ему фото с надписью «шлюха» через всё крыльцо, я не повышаю голоса, как не повышал с Лилой в машине. Квортерман явно вне себя от злости, и это мне тоже на руку.
– Мне так жаль, Том. Это ужасно. Просто ужасно, – говорит он, качая головой. – Вы знаете, кто мог это сделать?
– Нет.
– И Лила не знает?
– Говорит, что нет.
– А вы ей верите?
Я глубоко вздыхаю и качаю головой.
– Если честно, не верю. Но не пойму, то ли она прикрывает кого-то, то ли просто боится.
– Боится чего? Последствий? – спрашивает Квортерман.
– Да. И вообще, эта ситуация… с Финчем… она настолько вышла из-под контроля…
Квортерман хмурит брови, смотрит на меня.
– Каким образом? Что сейчас происходит?
Выдохнув, я говорю:
– Не знаю даже, с чего начать…
– Просто рассказывайте всё. Что считаете нужным, – говорит он. – Честное слово, Том, я на вашей стороне. Я хочу помочь вам с Лилой.
По какой-то неясной причине, невзирая на то, что он должен беспокоиться обо всех учениках, а также репутации школы, я ему верю. Может быть, просто от отчаяния. Как бы то ни было, выкладываю ему всё. Рассказываю о встрече с Кирком, о визите Нины и Финча субботним утром, о том, как Финч извинился, сперва попросив нас с Ниной выйти. О концерте и о том, что Лила без разрешения и предупреждения ходила вчера к Браунингам. Зачитываю вслух сообщение Нины насчёт Полли.
– Вы говорили с Ниной? – спрашивает он, когда я умолкаю. – После этого сообщения?
– Нет. – Я качаю головой. – Пока нет. Но как ни странно, мне кажется, она на нашей стороне. На стороне Лилы.
– Да, – говорит Квортерман, – думаю, она хочет помочь.
Прежде чем я успеваю ответить, в дверь стучат.
– Да? – кричит Квортерман. Мы оба смотрим на дверь и ждём. Она чуть приоткрывается.
– Да? – повторяет Квортерман, на этот раз с заметным раздражением. – Чем могу помочь?
Дверь наконец открывается. За ней стоит Финч.
– Прости, сынок, – строго говорит Квортерман, – но у нас здесь серьёзный разговор.
– Простите, – отвечает Финч, но и не думает уходить – открывает дверь пошире и забрасывает приманку. – Но у меня есть кое-какая информация по поводу… того, что случилось вчера вечером.
Квортерман встаёт и указывает Финчу на свой стол.
– В таком случае входи. Садись.
Я говорю себе – надо держать себя в руках. Финч садится на стул рядом со мной.
– Кто это сделал? – спрашиваю я резко. – Кто изгадил наше крыльцо?
Финч глубоко вздыхает, обнаруживая своё волнение – или же незаурядные актёрские способности.
– Это Полли, – лепечет он быстро и сбивчиво. – Или кто-то из её друзей. Даже если не она сама, так она знает кто. Но она сто процентов тут замешана.
– Сынок, это очень серьёзное заявление, – говорит Квортерман. – У тебя есть какие-то доказательства?
– Доказательств нет, – отвечает Финч. – Но вчера… Полли назвала Лилу… этим словом.
– Шлюхой, ты хочешь сказать? – спрашиваю я, чувствуя, как стук сердца отдаётся в ушах.
Финч смотрит мне в глаза, медленно кивает.
– Да, сэр. Именно так она её назвала.
Что-то внутри меня щёлкает. Я наклоняюсь к нему и шиплю, чувствуя, как внутри всё бурлит:
– Думаешь, ты тут вообще ни при чём?
Финч качает головой и говорит:
– Нет, сэр. Я ничего с вашим крыльцом не делал.
– А тебе не кажется, что твоё фото моей дочери с этим связано?
Финч недоумённо смотрит мне в глаза. Все хорошие намерения субботнего утра отправляются в помойку. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы его не ударить.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду… – бормочет он.
– Мистер Вольп имеет в виду, – переводит Квортерман, – что твоя фотография – фотография Лилы, которую сделал ты, – могла стать причиной всей этой ситуации.
Финч моргает, резко мотает головой и говорит:
– Нет, сэр. При всём уважении я не могу согласиться с вашим утверждением.
Я больше не в силах сдерживаться. Я начинаю подниматься со стула, чувствуя злобное удовлетворение при виде того, как лицо Финча искажается гримасой ужаса.
– Мистер Вольп! Подождите! Пожалуйста, выслушайте меня! – кричит он, закрываясь руками. – Я не фотографировал Лилу! И не писал этот комментарий! И никому не отправлял!
