Тедди пожимает плечами, будто не желая сдаваться.
– Уж не я, сказала пегая свинья. – Мне почему-то вспоминается одна из любимых маминых поговорок.
Тедди хмурится, о чём-то глубоко задумавшись.
– О чём ты думаешь? – спрашиваю я.
– Честно?
– Да. Конечно. Расскажи мне.
Он опускает взгляд.
– О том, почему ты меня бросила.
– Я тебя не бросала, – говорю я, хотя так оно и было. – Мы просто… расстались.
Тедди смотрит мне в глаза, потом, не желая спорить, говорит:
– Видимо, ты однажды поняла, что я для тебя недостаточно хорош. Ты хотела большего. Это нормально. Просто признай, я пойму.
– Это не так, – отвечаю я быстро и с чувством.
– Тогда в чём дело? В Кирке? Вы уже были знакомы?
– Нет, – говорю я. – Честное слово. Дело не в нём.
– Но почему? Не то чтобы сейчас это уже было важно…
Желудок сжимает спазм. Я не знаю, что ему сказать, кроме правды. Никогда в жизни я не могла представить, что буду сидеть рядом с Тедди на крыльце родительского дома и рассказывать ему, как меня изнасиловали двадцать с лишним лет назад. Но именно это я и делаю. Я констатирую факты, как журналист, изо всех сил стараясь не сорваться.
– Теперь ты понимаешь? Это не ты был недостаточно хорош для меня. – Я вновь чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой, ровесницей Финча. Девчонкой с разбитым сердцем. – А я – для тебя.
– Господи, Нина… – шепчет Тедди. Его глаза полны слёз. – Я и не знал. Почему ты мне не сказала? Я всегда был бы рядом…
– Я знаю. – Мне очень хочется повернуть время вспять. Я столько всего сделала бы по-другому.
Глава двадцать вторая
Лила
Перед тем как лечь спать, я забыла задвинуть шторы, и первое, что я вижу, проснувшись утром, – папу, который скорчился на крыльце, вооружившись садовым шлангом, большой щёткой и ведром. Рукава его толстовки закатаны, энергичные движения напоминают мне о том, как он пилит или шлифует древесину у себя в мастерской. Предчувствуя что-то нехорошее, я выбираюсь из кровати и подхожу к окну. Тогда-то я и замечаю наконец кислотно-оранжевую надпись, выведенную на крыльце. От неё остались только буквы «ШЛЮ», но нетрудно догадаться, каким было всё слово целиком.
Мне кажется, что меня вот-вот вырвет. Я бегу в туалет, открываю крышку унитаза и, согнувшись над ним, жду, но ничего не происходит. Тошнота сменяется ужасом. Я иду мимо прихожей, стараясь не смотреть на себя в зеркало, открываю дверь, чувствуя прохладу весеннего утра.
Папа, стоя на четвереньках, поднимает на меня глаза и говорит:
– Быстро в дом.
Его голос спокоен, но я по опыту знаю, что это иллюзия. Назревает по-настоящему чудовищный скандал.
Я говорю себе, что надо его слушаться, но стою на месте. Стою и смотрю, как исчезает буква Ю, и остаются только ШЛ. Я могла бы думать сейчас о чём угодно, но чувствую лишь благодарность за то, что краску можно оттереть – а она ведь могла бы оказаться и водоустойчивой. Иногда папа не видит плюсов ситуации.
– Я сказал, быстро в дом! – Папа повышает голос, но по-прежнему не смотрит на меня.
Я отхожу на несколько шагов, прячусь в доме, бегу в спальню, смотрю в телефон. Никаких новых сообщений с тех пор, как я проверяла в последний раз, где-то в полночь. Быстро набираю Финчу.
– Доброе утро, – говорит он жизнерадостно, как и положено на следующий день после секса.
– Ничего подобного, – отвечаю я, наблюдая за папой в окно. Теперь он стоит и поливает крыльцо из шланга, направляя на самые прокрашенные участки. Оранжевая пенистая вода стекает по ступенькам на газон.
– Что случилось? – спрашивает Финч.
– Кто-то разрисовал наше крыльцо.
– Да?
– Вроде граффити. Какие-то вандалы испортили наше имущество. Наше крыльцо.
– Вот дерьмо, – говорит Финч. – И что они написали?
Я отвечаю не сразу.
– «Шлюха», – с трудом выдавливаю я из себя, чувствуя, как меня накрывает волна стыда. – Папа сейчас оттирает эту надпись. Он так злится!
– Господи. Кошмар. Мне так плохо.
– Ты тут ни при чём, – бормочу я. Всё моё лицо горит огнём. – Уверена, это Полли.
– Конечно, она… У вас есть камеры?
– Нет, – говорю я, вспоминая охранную сигнализацию Браунингов и прочие приспособления, позволяющие обезопасить дом.
– Может, у соседей?
– Уверена, что и у них нет. – Я начинаю раздражаться. Конечно, он просто хочет проявить участие, но он же должен понимать, что никто из моих соседей не может себе позволить камеру.
– Я позвоню Полли, – говорит он. – Вытяну из неё всю правду.
– Не надо, – прошу я, понимая, что так будет только хуже – она всё равно будет всё отрицать, а у меня может возникнуть ещё больше проблем. – Пожалуйста, не надо.
– Ладно, – бурчит он сердито.
– Финч? – Я сильно нервничаю. – Можно вопрос?
– Конечно.
– Ты… рассказал кому-нибудь? – Мой голос немного дрожит. – О том, что мы…
– Господи, да нет, конечно, – говорит Финч. Я верю, но хочу убедиться окончательно.
– Даже Бью?
– Даже ему. Никому. Я о таком не рассказываю, Лила. Даже о тех, с кем целуюсь.
– Ладно. – На секунду мне хочется оказаться в числе тех, с кем он только целовался. Пусть бы Полли думала то, что думала, но по крайней мере мне было бы проще смотреть в глаза папе. Ещё я думаю, насколько же проще быть мальчиком, чем девочкой. Никто не напишет «шлюха» на крыльце Финча, это уж точно.
– Ты сфоткала? – спрашивает Финч. – Крыльцо?
– Хм… нет. А зачем?
– Для доказательства. Показала бы мистеру Кво.
– Нет, Финч. Я не собираюсь ничего рассказывать мистеру Кво. Я не хочу, чтобы об этом узнала вся школа. Уже и так все знают, что вчера я была у тебя.
– Подумаешь, – говорит Финч. – Ты имеешь полное право приходить ко мне, когда захочешь. Мы же друзья.
У меня сжимается сердце.
– И всё? – выдыхаю я, злясь на себя за этот вопрос, но не в силах ничего поделать.
– Ты знаешь, что я имею в виду… ну то есть… само собой, мы больше, чем друзья. Ты мне так нравишься… – мурлычет Финч, его голос становится мягким и нежным. – И мне так понравилось то, чем мы занимались вчера…
Я улыбаюсь, чувствуя, как по всему телу разливается тепло и все печали тают на глазах.
– Я хочу ещё, – шепчет он. У меня кружится голова, и я шепчу в ответ:
