С таким тяжёлым чувством я нажал кнопку звонка, прислушался к эху. Прошло по меньшей мере тридцать секунд, в которые я старался думать о том, что у этих людей есть только деньги, а у меня – моральное превосходство, и закон, конечно, будет на моей стороне.
Наконец дверь открылась, и я увидел пожилую латиноамериканку, которая пригласила меня войти и сказала, что сейчас позовёт мистера Браунинга. Эта сцена тоже была до ужаса стереотипной, особенно когда мистер Браунинг тут же материализовался у неё за спиной. Конечно, он запросто мог бы и сам открыть дверь, но предпочёл, чтобы её открыла чернокожая домработница. Напускай на себя важный вид, и всё приложится, – вот по какому правилу он, несомненно, жил.
Не представив её мне и не поблагодарив, он отпихнул женщину в сторону и втиснулся в дверной проём. Всё в его внешности сразу же вызвало во мне отвращение. Нездоровый румянец, будто он целыми днями распивал алкоголь на поле для гольфа. Смазанные гелем волосы, слишком тёмные, чтобы это был натуральный цвет. Розовая льняная рубашка, верхние две пуговицы, расстёгнутые слишком низко.
– Привет, Том, – сказал он, протягивая мне руку. Грохочущий голос, как у мальчишки-студента, вполне сочетался с хваткой со всей дури. – Кирк Браунинг. Прошу вас, входите.
Я кивнул, выдавил из себя приветствие, и он отступил назад, позволяя мне войти. Я окинул взглядом прихожую, удивился лаконичности и современности стиля. Над чёрным лакированным комодом нависала гигантская абстрактная картина в бледно-голубых тонах. Не сказать, чтобы мне такое нравилось, но вынужден признать – выглядело впечатляюще.
– Спасибо, что пришли. – Кирк сиял искренней улыбкой. – Пообщаемся в моём кабинете?
– Давайте, – ответил я.
Он кивнул и повёл меня через парадную гостиную по широкому коридору в тёмный, обшитый деревянными панелями кабинет, который украшали оленьи головы и чучела птиц, однако дизайнерское решение было довольно радикальным.
– Добро пожаловать в мою берлогу! – Он хохотнул. Я натянуто улыбнулся.
– Подходящее время для скотча, не так ли? – он указал в сторону полного бара. – Кое-где уже вечер.
– Нет, спасибо, – ответил я, – но вы пейте, я не возражаю.
Он, казалось, всерьёз задумался, чтобы выпить одному, но всё же решил, что не стоит, и указал на кресла посреди комнаты. Мне отчего-то показалось, будто их поставили здесь специально для меня, и от этой мысли по спине поползли мурашки.
– Присаживайтесь, – сказал он.
Я выбрал кресло с видом на дверь, спиной к камину. Конечно, он не дровами топит, подумал я. Он уселся, поставив ноги идеально параллельно друг другу и продемонстрировав голые лодыжки. Никаких носков с мокасинами – типичный Белль-Мид.
– Ещё раз спасибо, что пришли, Том. – Он чуть понизил голос, подчёркивая моё имя. Я кивнул и ничего не сказал, не желая облегчать ему задачу.
– Надеюсь, не страшно, что я прервал ваш рабочий день?
Я пожал плечами и сказал:
– У меня гибкий график… работаю сам на себя.
– Вот как, – ответил он, – и чем же вы занимаетесь, Том?
– Я плотник.
– Ух ты. Ага. Здорово. – Его голос и выражение лица сочились снисходительностью. – Говорят, самые счастливые люди – те, кто работает руками. Хотел бы я быть… порукастее. – Он опустил глаза, посмотрел на свои ладони, несомненно, столь же мягкие, сколь и бесполезные. – А то даже лампочку поменять не могу.
Я поборол в себе порыв спросить, сколько человек меняет их за него, а потом подумал – а собственно, какого чёрта.
– У вас, наверное, есть для этого специально обученные люди?
Он, казалось, чуть смутился, но быстро пришёл в себя:
– С этим неплохо справляется моя жена, Нина. Хотите верьте, хотите нет.
Я приподнял бровь.
– Она меняет лампочки?
– Ха. Нет… ну то есть она выполняет мелкую работу по дому. Это приносит ей удовольствие. Но для более сложных дел у нас есть помощник. Отличный парень. Ларри, – сказал он так, будто все неквалифицированные рабочие знакомы друг с другом.
Я обвёл взглядом комнату и спросил:
– И где сейчас ваша жена? Она к нам присоединится?
Он покачал головой.
– Увы, нет. У неё уже была назначена встреча.
– Какая жалость, – сказал я безразлично.
– Да, – ответил он, – но я подумал, будет даже лучше, если мы поговорим… ну, вы понимаете… как мужчина с мужчиной.
– Ну да. Как мужчина с мужчиной, – повторил я.
– Итак, Том, – начал он, глубоко вздохнув. – В первую очередь позвольте мне принести извинения от лица моего сына. Фотография вашей дочери, которую он выложил в Сеть, абсолютно недопустима. – Я прищурился, сделал вид, что задумался над его словами. Он продолжал лепетать: – Она ужасна. И поверьте мне, теперь Финч это прекрасно понимает.
– Теперь? – уточнил я. – А раньше он не понимал? Когда выкладывал её в Сеть?
– Ну, – сказал Кирк, поднимая руки вверх, как бы защищаясь, – собственно говоря, он ничего не выкладывал.
– Ах, прошу прощения. – Прежде я никогда не употреблял это выражение. – Он не понимал, когда отправлял фото своим приятелям?
На такой вопрос он вряд ли мог ответить отрицательно. То есть я так думал. Но он смог.
– Нет, не понимал, – сказал он. – Сначала не понимал. Он вообще ни о чём не думал. Сами понимаете, подростки… Но теперь он всё понимает. Абсолютно всё. И ему стыдно. Очень, очень стыдно.
– Он уже сказал об этом Лиле? – спросил я, уверенный, что знаю ответ.
– Ну, пока нет. Он хочет… но я велел ему подождать, прежде чем я поговорю с вами. Я хотел сначала попросить прощения у вас.
Я прокашлялся и постарался подобрать нужные слова.
– Хорошо, Кирк, – сказал я, – я принимаю извинения. Но, к сожалению, они не отменяют того, что совершил ваш сын – простите, как вы сказали его зовут?
– Финч. – Он кивнул, едва не коснувшись подбородком груди. – Его зовут Финч.
– Ах да, точно. Как Аттикуса Финча?
– Да, совершенно верно! – Он осклабился. – «Убить пересмешника» – любимая книга моей жены.
– Ха. И моей тоже. Представляете? – Я шлёпнул себя ладонью по бедру, всем своим видом выражая сарказм.
– Ух ты. Какое совпадение. Я ей расскажу, – сказал он с улыбкой. – Итак, на чём мы остановились?
– Мы говорили о том, что ваш сын сделал с моей дочерью. Лилой.
– Да… я даже не могу сказать, до чего Финчу стыдно.
– Постарайтесь. – Я фальшиво улыбнулся. – До чего же ему стыдно?
– Очень. Ему очень, очень стыдно. Он не может есть, не может спать…
