Церковь была скромная, с таким низеньким шпилем, что он легко прятался от глаз в кронах двух еще молодых тисов. Место дышало запустением – входные ворота покрылись мхом, двор зарос травой, в воздухе ранней осени не ощущалось движения.
Эндрю приготовился к долгим поискам методом исключения. Ему плохо помнилось, как он держал телефон возле уха, а голос в трубке бубнил, что есть там такое место, где проводятся похороны, и этот невнятный ответ вызвал недоумение и боль. Единственное, что всплывало в памяти, это то, что церковь стоит недалеко от площадки для регби, над которой Гэвин якобы видел летающую тарелку.
В результате Эндрю едва не прошел мимо полудюжины могильных камней, но тут заметил имя, которое искал.
Диана Мод Биван.
Он сунул руки в карманы, постоял, раскачиваясь с пятки на носок и набираясь храбрости, словно на краю утеса.
Он не принес с собой цветов. Вообще ничего не принес. Посчитал это неправильным. Теперь их разделяло расстояние вытянутой руки. Опустившись на колени, он легко коснулся пальцами надписи, очерчивая контур каждой буквы.
– Ну вот. Я и позабыл, как ты ненавидела свое второе имя. Помнишь, мне потребовалось целое воскресенье, чтобы вытянуть его из тебя.
Он набрал в грудь воздуха, а выдыхая, заметил, как дрожат у него губы. И стал клониться вперед, пока мягко не уткнулся лбом в могильную плиту.
– Понимаю, теперь это не имеет большого значения, но мне так стыдно, что я не пришел проститься с тобой. И что так испугался. Наверное, ты поняла это гораздо раньше меня, но, знаешь, я все никак не мог смириться с тем, что ты ушла. После папы, мамы… а потом и Сэлли не стало… Я не мог отпустить еще и тебя. А потом представился случай измыслить свой мир, где ты еще со мной, и я не смог устоять. Думал, это ненадолго, но очень быстро все вышло из-под контроля. Я даже не заметил, как начал воображать наши с тобой споры. Иногда по пустякам – ты в основном высмеивала меня за глупые модельки поездов, но случались и серьезные дискуссии, когда мы обсуждали воспитание детей и тужили о том, что живем не на всю катушку и не видим окружающего мира. И это только верхушка айсберга; мысленно я разговаривал с тобой обо всем. Я прожил с тобой не одну, а миллион воображаемых жизней, прошел по каждой развилке на пути. Конечно, время от времени я замечал, что ты отдаляешься, и знал, что ты таким образом просишь отпустить, но я только еще сильнее цеплялся за тебя. И лишь едва не покончив с собой, сумел наконец вынуть свою тупую, занятую самим собой голову из задницы и задать себе вопрос: а что бы ты сказала, если бы на одну-единственную секунду узнала, чем я занимаюсь? Мне очень стыдно, что я не подумал об этом раньше. Надеюсь только, что ты сумеешь меня простить, хотя я этого и не заслуживаю.
Неподалеку, в нескольких футах, кто-то прибирался на одной из могил, и Эндрю перешел на шепот:
– Я написал тебе письмо, давно, после того как мы в первый раз были вместе, но побоялся отправлять, думал, ты убежишь от меня куда глаза глядят. Там было полно романтики и сантиментов, и ты наверняка смеялась бы до упаду, но мне думается, что один кусочек оттуда до сих пор остается правдой. Я написал, что знаю: тот момент, когда мы впервые коснулись друг друга, навеки изменил что-то во мне. До той поры я не понимал, что жизнь, пусть изредка, может быть удивительно прекрасной и простой. Жаль только, что я забыл об этом после твоего ухода.
Утирая слезы рукавом пальто, Эндрю замолчал, а потом снова погладил камень ладонями. Уже успокоившись, он не спешил уходить, чувствуя, как накатывает щемящая, чистая и сладкая боль, зная, что должен принять ее, как зиму перед приходом весны, и позволить стуже заморозить и разорвать сердце, чтобы оно могло исцелиться.
Когда Эндрю добрался до станции, обратный поезд до Суонси уже подходил, но уезжать так скоро не хотелось. Вместо этого Эндрю решил зайти в ближайший паб. Уже у двери верх взяли прежние привычки, и Эндрю в нерешительности остановился, но подумал о Диане, которая, будь она здесь, без сомнения, обругала бы его, и толкнул дверь. И хотя посетители смотрели на него с некоторым любопытством, а бармен налил пива и бросил на стойку пакетик с солью и уксусом, не выказав гостеприимства, встретили его скорее благосклонно, чем настороженно.
Усевшись в углу с пивом и книгой, Эндрю впервые за очень долгое время испытал чувство удовлетворения.
Глава 37
Вывернув наизнанку пару колготок, Эндрю высыпал на кровать пачку банкнот.
– Бинго, – сказала Пегги. – Как считаешь, хватит на похороны?
– Должно хватить, – ответил Эндрю, роясь в деньгах.
– Ладно, это уже что-то. Бедная…
– Джозефина.
– Джозефина. Господи, совсем памяти не стало. И какое красивое имя. Звучит так, словно она всегда приходила на праздник урожая с целой кучей закусок.
– Может, и приходила. В дневнике она упоминает о церкви?
– Только когда высмеивает «Хвалебные песни».
Джозефина Мюррей оставила множество дневниковых записей – писала «в старом блокноте, на коленях, используя в качестве импровизированного стола разделочную доску; мне представляется, что так делал Сэмюель Пепис».
Писала она в основном на повседневные темы, коротко и едко критиковала телевизионные программы или поведение соседей. Иногда сочетала то и другое: «Смотрела сорокапятиминутную рекламу хрустящих блинчиков «Финдус», периодически прерываемую документальным фильмом про акведуки. Из-за шумной ссоры у соседей слева почти ничего не слышала. Очень надеюсь, что когда-нибудь они угомонятся».
Впрочем, иногда она записывала нечто более глубокомысленное.
«Этим вечером слегка разволновалась. Насыпала крошки для птиц и почувствовала головокружение. Думала вызвать лекаря, но не хотелось никого беспокоить. Знаю, что глупо, но стесняюсь отнимать чье-то время, когда, возможно, со мною все в порядке. Соседи справа вышли на барбекю. Пахло вкусно. Впервые за бог знает сколько времени появилось желание взять бутылку вина, чего-нибудь сушеного и хрустящего, пойти к ним туда и малость выпить. Глянула в холодильник, но там ничего не оказалось. В конце концов я решила, что головокружение и выпивка сочетаются плохо. Но разволновалась я не из-за этого, а из-за того, что, когда пыталась заснуть, внезапно вспомнила, что у меня сегодня день рождения. Вот поэтому я и пишу – в надежде, что это поможет мне вспомнить на следующий год, если к тому времени, конечно, не сыграю в ящик».
Пегги положила дневник в сумку.
– В офисе посмотрю повнимательнее.
– Правильно, – согласился Эндрю и взглянул на часы. – Сэндвич?
– Сэндвич, – утвердительно кивнула Пегги.
Возле кафе рядом с офисом они остановились.
– Как насчет этого? – спросил Эндрю. – Я, должно быть, тысячу раз проходил мимо и ни разу не заглянул.
На улице было достаточно тепло, так что сели снаружи. Жевали сэндвичи, смотрели, как молодая учительница ведет группу школьников в ярких жилетках. Она успевала и следить за шеренгой, и делать замечание Дейзи насчет того, что Лукасу, быть может, не нравится, когда его щиплют.
