– Да плевать мне на него, – прохрипел Эндрю. – А как же мама? – Он попытался оттолкнуть ее руку.
– А что мама? – сквозь стиснутые зубы прошипела Сэлли. – Ее уже нет, так ведь? Померла так померла. С чего тебе расстраиваться? Она и матерью-то не была никогда. Как папа умер, так для нее все и кончилось. Сломалась. По-твоему, мы для нее что-то значили?
– Она болела! Посмотри на себя! Тебя бросили, и ты уже расклеилась. Так что не тебе кого-то судить.
Злость полыхнула снова, и Сэлли ударила его свободной рукой. Эндрю отшатнулся, закрыв ладонью глаз, и напрягся в ожидании еще одного удара, но вместо этого сестра обняла его нежно и зашептала в ухо:
– Прости, прости, прости…
Они вместе сползли на пол и долго сидели, ничего не говоря и понемногу успокаиваясь. Потом Сэлли открыла холодильник и передала брату немного замороженного горошка, а он, тронутый простотой и добротой этого жеста, растрогался до слез, которые и скатились из непострадавшего глаза.
Следующие несколько недель прошли размеренно и однообразно. Вернувшись домой – Эндрю работал в аптеке на центральной улице, – он готовил пасту с томатным соусом или картофельное пюре с колбасой, а Сэлли курила «травку» и смотрела мультики. Глядя, как она всасывает спагетти и слизывает текущий по подбородку соус, Эндрю снова и снова спрашивал себя, кем же она выросла. Скорая на расправу задира и хиппи уживались в ней, как Джекил и Хайд. Сколько она продержится, прежде чем снова уйдет? Ждать долго не пришлось, но на этот раз смыться незамеченной у нее не получилось.
– Только, пожалуйста, не говори, что собираешься искать Спайка, – сказал Эндрю, дрожа у двери от утреннего ветерка.
Сэлли грустно улыбнулась и покачала головой.
– Нет. Мой приятель, Бинси, нашел мне работу. По крайней мере, он так думает. Это около Манчестера.
– Хорошо.
– Мне нужно становиться на ноги. Пора взрослеть. Здесь у меня ничего не получается. Слишком все мрачно. Сначала папа, потом мама. Я собиралась зайти посмотреть на тебя. Попрощаться. Но не хотела будить.
– Угу. – Эндрю отвернулся, почесал в затылке, а когда снова посмотрел на сестру, то увидел, что и она делает то же самое. Зеркальное отражение неловкости. Оба улыбнулись. – Ладно. Дай знать, когда определишься.
– Хорошо. – Сэлли шагнула к двери, но остановилась и обернулась. – Знаешь, я горжусь тобой. Правда.
Прозвучало это так, словно она заранее отрепетировала прощальную фразу. Может, все-таки надеялась его разбудить? Эндрю так и не понял, что почувствовал в этот момент.
– Позвоню, как только устроюсь. Обещаю.
И конечно, слово не сдержала.
Сэлли позвонила лишь через несколько месяцев. К тому времени Эндрю уже учился в Бристольском политехническом, и между ними, казалось, пролегла непреодолимая пропасть.
Тем не менее Рождество они провели вместе. Эндрю спал на диване в тесной квартирке, которую Сэлли снимала с Бинси (по-настоящему его звали Тристан). Они пили домашнее пиво Бинси, оказавшееся таким крепким, что в какой-то момент Эндрю даже ненадолго ослеп. По крайней мере, так ему показалось. Сэлли встречалась с каким-то Карлом, жилистым, медлительным парнем, помешавшимся на воркауте и последующем восстановлении. Он постоянно что-то ел: то бананы – гроздьями, то курицу – здоровенными кусками, а потом сидел в трениках и облизывал жирные пальцы, как какой-нибудь закованный в «адидас» Генрих VIII. В конце концов Сэлли съехалась с Карлом, и вот тогда они с Эндрю перестали видеться совсем. Потом заработала система регулярных звонков – никто ни о чем не договаривался, просто так все сложилось. Раз в три месяца все последние двадцать лет. Звонила всегда Сэлли. Поначалу иногда говорили о матери – по прошествии времени некоторые ее странности представали в розовом свете. Но время шло, воспоминания превращались в натужные попытки поддержать слабеющую от раза к разу связь. В последние месяцы разговоры давались с трудом, требовали усилий, и иногда Эндрю недоумевал, почему Сэлли вообще берет на себя труд звонить ему. И вместе с тем случались моменты – часто в тишине, нарушаемой лишь шорохом их дыхания, – когда Эндрю ощущал эту неоспоримую связь.
Глава 9
Оглушенный известием, Эндрю вышел из офиса, отказавшись от предложений Кэмерона и Пегги проводить его домой. Ему нужно было побыть на свежем воздухе, одному. Собравшись с силами, он достал телефон и набрал номер Карла. Но ответил не муж Сэлли, теперь вдовец, а женщина, представившаяся «Рэйчел, лучшая подруга Карла». Довольно странная характеристика для взрослого человека, тем более в данных обстоятельствах.
– Это Эндрю, брат Сэлли, – сказал он.
– Конечно. Эндрю. Здравствуйте. – Прежде чем он успел сказать что-то еще, Рэйчел продолжила: – Карл говорит, что в доме для вас, к сожалению, места нет. Так что придется остановиться в мини-гостинице. Это рядом с церковью… удобно для похорон.
– О… Ладно. Все уже организовано? – спросил Эндрю.
В разговоре возникла пауза.
– Вы же знаете нашего Карла. Он очень организованный. Уверена, он не захочет беспокоить вас всякими мелкими деталями.
Потом, когда поезд на Ньюквей вышел из Лондона и бетон сменился рощицами, Эндрю поймал себя на том, что не испытывает ни скорби, ни печали, и лишь чувствует себя виноватым из-за того, что даже не прослезился. Виноватым из-за того, что боится похорон и даже подумывает о том, чтобы не пойти на них. Когда в вагон вошел кондуктор, Эндрю долго не мог найти билет, а когда все же нашел во внутреннем кармане пиджака, разразился такими многословными извинениями, что кондуктор, не дослушав, положил руку ему на плечо и посоветовал не беспокоиться.
В мини-гостинице Эндрю провел целую неделю, слушая крики птиц за окном и борясь с желанием бросить все и сесть на поезд до Лондона. Утром в день похорон он съел несвежие хлопья в «ресторане» – один и под пристальным взглядом хозяина, который стоял в углу со сложенными на груди руками, словно тюремный надзиратель, наблюдающий за последним завтраком приговоренного к смерти.
Входя в крематорий с гробом на плече, Эндрю подумал, что не знает остальных носильщиков, за исключением, конечно, Карла. Спрашивать показалось невежливым. Карл, разменявший шестой десяток и выглядевший отвратительно здоровым и стильным – тронутые сединой волосы и наручные часы стоимостью в небольшой городок, – простоял всю службу с высоко поднятой головой, с размеренной точностью метронома роняя слезы на щеки. Эндрю неуклюже стоял рядом, опустив сжатые в кулаки руки. В тот миг, когда гроб миновал занавески, Карл испустил низкий скорбный стон, сбросив бремя, которое придавило Эндрю.
Позднее, на поминках, в окружении людей, которых никогда не видел и тем более не встречал, Эндрю почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал уже несколько лет. Они были в доме Карла, в комнате, посвященной расцветающему бизнесу йоги, «Синергии». Из комнаты временно убрали маты и мячи для упражнений, а освободившееся место заняли раздвижные столы, силившиеся удержать закуски и напитки. На память пришел один из тех редких моментов, когда мать рассмеялась, припомнив реплику Виктории Вуд по поводу типично британской реакции на известие о чьей-то смерти. «Семьдесят две булочки, Кони. Ты нарезаешь, я намазываю», – сказала мать, прекрасно пародируя, и, ущипнув Эндрю за ухо, отправила его ставить чайник.
