– Ты как?
– Хорошо. Думал, приступ мигрени, но, к счастью, нет. – Он откашлялся и кивком указал на строителя. – А ты о чем с ним разговаривала?
– А, – отмахнулась Пегги, озабоченно посматривая на Эндрю. – Отпустил пару комментариев по поводу моей внешности, так что пришлось задержаться и объяснить, что я вижу в его глазах глубокую, неизбывную печаль. Ты точно в порядке?
– Да, в полном, – сказал Эндрю, с опозданием заметив, что держит руки по швам, как игрушечный солдатик.
Они продолжили путь, но он, хотя и взял себя в руки, вздрагивал каждый раз, когда вдалеке грохотал кирпич.
Квартира умершего была частью жилого массива Эйкорн-Гарденс, название которого белело на зеленой дощечке наряду с другими названиями: Хаклберри-Хаус, Лэвендер-Хаус, Роуз-Петал-Хаус. Ниже кто-то добавил уже от себя лично надпись краской из пульверизатора «гребаные копы» и рисунок с изображением мужских гениталий.
– Ни фига себе. – Пегги покачала головой.
– Ничего страшного. Вообще-то я уже бывал здесь раньше. Тогда мне никто не досаждал; уверен, сейчас тоже обойдется без проблем, – сказал Эндрю, отчасти успокаивая и себя.
– Да-да, уверена, так все и будет. Я имела в виду это. – Пегги кивком указала на рисунок. – Впечатляющая деталь.
– А… Да.
Проходя через участок, Эндрю заметил, что люди закрывают окна, а родители зовут домой детей, как будто все происходит в каком-то вестерне, а он – злодей, несущий городу хаос. Оставалось только надеяться, что дружелюбная улыбка убедит людей в его миролюбии и в том, что в сумке у него длинная водонепроницаемая куртка и дезодорант «Фебриз», а вовсе не дробовик.
Квартира находилась на первом этаже Хаклберри-Хаус. Прежде чем ступить на бетонные ступеньки, Эндрю остановился и повернулся к Пегги.
– Кэмерон тебя, конечно, проинструктировал, но насколько хорошо ты представляешь, как происходит осмотр?
– В детали не вдавался. Буду признательна, если введешь в курс дела. По правде говоря, меня это все немножко пугает. – Она нервно рассмеялась.
Эндрю опустил глаза. Он бы тоже рассмеялся, хотя бы для того, чтобы ободрить ее, но в глазах соседей или друзей умершего, если бы они стали свидетелями такого поведения, это выглядело бы непрофессионально. Он опустился на корточки, раскрыл сумку и протянул Пегги хирургические перчатки и маску.
– Вот, держи. Имя умершего – Эрик Уайт. Ему было шестьдесят два года. Коронер отписал это дело нам, поскольку никаких родственников полиция не обнаружила. Итак, перед нами сегодня две цели: во-первых, собрать максимально возможный объем информации и выяснить, действительно ли у Эрика не было родственников, а во-вторых, определить, есть ли у него деньги, чтобы заплатить за похороны.
– Ух ты. Ладно. И сколько же стоят похороны в наше время? – спросила Пегги.
– По-разному бывает. В среднем – около четырех тысяч фунтов. Но если умерший не оставил наследства или у него нет родственников, готовых заплатить за похороны, тогда, согласно закону, расходы на похороны обязан, по закону, взять на себя муниципалитет. Без затей, ничего лишнего – ни надгробий, ни цветов, ни отдельного места, – получается около тысячи.
– Ясно. – Пегги натянула перчатки. – И часто такое случается?
– К сожалению, нередко. В последние лет пять число похорон за общественный счет возросло на двенадцать процентов. Люди все чаще уходят в одиночестве, так что нам работы хватает.
Пегги поежилась.
– Извини, – сказал Эндрю. – Да, тема невеселая.
– Нет, просто это выражение – уходят… Знаю, его используют, чтобы смягчить удар, но все равно… не знаю… звучит как-то мелко, легковесно.
– Согласен. Я и сам нечасто им пользуюсь. Но иногда люди предпочитают описывать это именно так.
Пегги пощелкала костяшками пальцев.
– Все в порядке. Меня шокировать трудно. Минут пять продержусь, а там могу и ноги сделать.
Судя по просочившемуся из-за двери запаху, такой вариант не исключался. И что тогда делать Эндрю? Бежать за ней?
– Коронер рассказал что-нибудь об этом бедолаге? – спросила Пегги.
– Соседи заметили, что его давно не видно, и позвонили в полицию. Те приехали, взломали дверь и обнаружили труп. Умер в гостиной, пролежал не один день, так что тело находилось не в самом лучшем состоянии.
Пэгги тронула пальцем сережку на правом ухе.
– Это надо понимать, что там… – Она поморщилась.
– Боюсь, так оно и есть. Проветрится не сразу, и… это трудно объяснить, но… в общем, запах очень специфический.
Пэгги немного побледнела.
– И вот тут нам на помощь приходит… – быстро вступил Эндрю, поднимая флакон с лосьоном после бритья и принимая вид рекламного агента. Он встряхнул бутылочку, щедро полил на внутреннюю сторону своей маски, потом сделал то же самое с другой маской, которую коллега тут же и повязала, накрыв нос и рот.
– Не уверена, что Пако Рабан имел в виду именно такое его использование, – послышался приглушенный голос Пегги.
На этот раз Эндрю улыбнулся уже по-настоящему и по глазам Пегги понял, что она улыбается в ответ.
– За годы работы я многое опробовал, но убедился, что нужный эффект дают только дорогие средства. – Он достал из сумки конверт, а из конверта вытряхнул ключ. – Войду первым и быстренько осмотрюсь, ладно?
– Делай как знаешь.
Уже вставив ключ в замок, Эндрю, как обычно, напомнил себе, для чего он здесь и что вести себя нужно с максимальным уважением к последнему прижизненному приюту покойного независимо от состояния этого самого приюта.
Эндрю ни в коей мере не был человеком набожным, но старался делать свою работу так, как если бы умерший наблюдал за ним. В данном случае, не желая причинять Пегги лишних неудобств – ей и без того уже было не по себе, – Эндрю ограничился исполнением маленького ритуала: выключил звук в телефоне и осторожно притворил за собой дверь.
Эндрю был рад, что сумел сдержаться, когда Пегги спросила о запахе. Знал, что пережитое в ближайшие минуты изменит ее навсегда. Потому что – и эту истину Эндрю постиг сам – вдохнувший запах смерти уже никогда от него не избавится. Однажды, вскоре после своей первой инспекции, он, проходя по путепроводу, уловил тот самый запах разложения, который почувствовал в доме. Повернувшись, Эндрю увидел между листьями и мусором ленту полицейского ограждения. Ему до сих пор становилось не по себе при мысли о том, как четко он настроен на смерть.
Понять из маленькой прихожей, в каком состоянии квартира, было трудно. На основании собственного опыта Эндрю делил все квартиры на две категории: безукоризненно чистые – ни пылинки, ни паутинки, все на месте – и безнадежно запущенные. Первые огорчали его куда больше, чем вторые. Поверить в то, что умершие больше всего на свете заботились о порядке в доме, было бы слишком просто. Скорее они как будто знали, что, когда умрут, их найдет чужой, незнакомый человек, и не могли оставить после себя беспорядок. В этом смысле они казались Эндрю яркими представителями той части человечества, которые с утра берутся за уборку. Конечно, во всем этом присутствовало определенное достоинство, но у Эндрю разрывалось сердце при мысли о том, что для некоторых мгновения после смерти важнее времени, оставшегося для жизни. А вот хаос, беспорядок и грязь никогда не действовали на него угнетающе. Может быть, умершие просто не могли должным образом присмотреть за собой в свои последние дни, но Эндрю нравилось думать, что они просто презирали условности. Если никто не потрудился оказаться рядом и позаботиться о них, то им-то самим зачем стараться? Невозможно соскользнуть в сон, когда хохочешь в голос, представляя, как какой-нибудь остолоп из муниципалитета поскальзывается на мокром полу в ванной.
