Мэйби останавливается на полуслове и смотрит на меня. Я не хочу смотреть ей в глаза.
– Мама приедет, – произносит она. – Ты ведь не сомневаешься в этом, да?
Мне больно слышать неуверенность в ее голосе. Если мама не приедет, то Агнес скажет: «Я же вам говорила», а Мэйби ужасно расстроится.
– Я жду ее с нетерпением, – отвечаю я и спускаюсь по лестнице.
26. Среда, утро
Папа не понимает, почему во время завтрака царит полное молчание. Слышно только позвякивание ложечек, хруст хлопьев и папино причмокивание. Как обычно, он читает что‑то на планшете, но периодически на меня посматривает.
– Что-то сегодня очень тихо, – замечает он.
Мэйби смотрит на Агнес испепеляющим взглядом, но та не обращает на нее никакого внимания.
– Да, – соглашаюсь я.
Папа ждет комментариев Мэйби и Агнес, но те упорно молчат. Он пожимает плечами.
– Ты готова? – спрашивает он меня.
Сегодня папа отвозит меня в школу, потому что утром до занятий будет встреча комитета по подготовке и организации весенних танцев. Иззи утром не зайдет. У нее утренняя тренировка, и она едет в школу в спортивной форме. Ее обычная одежда в шкафчике, поэтому она переоденется сразу в школе. Жалко, что сегодня утром я не увижу ее у себя дома, мне нравится идти вместе с ней до остановки автобуса.
Я споласкиваю свою тарелку, ставлю ее в посудомойку, бегу наверх, чтобы переодеть рубашку, и потом жду папу в коридоре.
– Скоро вернусь! – кричит папа в сторону кухни. – Успехов, Мэйби-бейби. Агнес, я заеду за тобой через двадцать минут.
Никто ему не отвечает.
Мы с папой садимся в машину и пристегиваемся.
– Что случилось с Агнес и Мэйби? – спрашивает он.
Видишь ли, папа, они злятся друг на друга. Мама сказала, что приедет нас навестить, Мэйби верит, что так оно и будет, а Агнес – нет. А я сама уже и не знаю, во что мне верить.
– Понятия не имею.
– Ясно. – Он меняет тему. – Как там Софи?
Через два дня выяснится, что она украла деньги из кассы ученического совета. Она хочет рассказать, что ее аккаунт взломали и украли личные данные, но это ситуацию совершенно не улучшит.
– У нее все хорошо.
– Мне нравится Иззи, – продолжает папа. – Здорово, что у тебя становится больше друзей.
По этому поводу у меня нет никаких возражений.
– Да, это хорошо.
Потом мы обсуждаем работу комитета по подготовке и организации весенних танцев (я говорю папе, что Софи попросила меня стать членом этого комитета), самих танцев (я сообщаю, что еще не решила, пойду ли на них), а также с кем именно я могла бы пойти (я сообщаю папе, что скорее в аду все замерзнет, чем я пойду на танцы с каким-нибудь кавалером).
– Ну ладно, – говорит папа, подъехав к школе. – Всего хорошего, заяц.
Комната ученического совета еще закрыта, поэтому я иду наверх и запираю пальто в шкафчик, несколько минут играю на телефоне, а потом опять спускаюсь вниз, чтобы посмотреть, не подошел ли кто. С той стороны, где расположена комната ученического совета, я слышу голоса и вижу, что из приоткрытой двери высовывается голова Каролины. Каролина смотрит в противоположную от меня сторону, и я успеваю подняться на несколько ступенек вверх, прежде чем она поворачивает голову ко мне.
– Ее нет, – слышу я голос Каролины. Она обращается к кому-то внутри комнаты ученического совета. – Но с ней надо поосторожнее. Она может подслушивать.
Каролина возвращается в комнату и закрывает за собой дверь. Мне даже не надо слышать имя, чтобы понять, о ком она говорит. Я тихонечко спускаюсь по лестнице, сажусь на корточки и прислоняюсь ухом к стене. Звуки разговора немного приглушенные, но я слышу каждое слово.
Сначала говорит Дезире:
– Она очень странная и неприятная. Люди общаются с ней только тогда, когда им что-то от нее надо.
– Грустная история, – говорит Ханна. – Я не понимаю, почему она такая. Не понимаю, почему у нее нет настоящих друзей.
Настоящих друзей! Как будто Ханна – «настоящая подруга» Каролины. Уж лучше я буду сидеть в столовой в полном одиночестве, чем иметь таких «настоящих подруг», как Ханна, которая писала про Каролину гадости на стене женского туалета.
Потом я слышу голос Софи:
– Вот именно! И она очень назойливая. Она так достала меня своими мольбами о дружбе. Она уболтала меня помочь ей стать членом совета по украшению зала и организации танцев. Мне надо было, конечно, сказать ей, что нам не нужна ее помощь… В общем, мне стало ее жалко.
Раздаются охи и ахи. Все согласны, что я полное ничтожество. В голове у меня гудит. Какая же я дурочка! Мне-то казалось, что Софи хорошо ко мне относится. Какая же я легковерная и как меня легко обмануть! Мне казалось, что мы стали подругами. Я ей помогала, а она со мной сплетничала. Я помню, как мы искренне говорили в ресурсном классе.
Дошло до того, что наши родители познакомились! Я ради нее стала членом этого дурацкого комитета по украшению зала и организации танцев! Но оказывается, что Софи испытывает ко мне только чувство жалости! Отлично, тогда у меня к ней уже нет никакой жалости.
Потом сверху раздается голос Рича Савоя, который спускается по лестнице с Уиллом Расмуссеном и что-то говорит ему по поводу танцев.
– Деньги у Софи будут в пятницу к обеду, – говорит Рич. – Так что в выходные мы можем заплатить депозит диджею и решить, кто что покупает…
Я развязываю и начинаю завязывать шнурок, чтобы ребята не задумались, зачем я, скрючившись, как гоблин, сижу тут, около лестницы. Проходя мимо, Рич чуть не спотыкается о мою ногу.
– О, привет, Рада, – говорит он.
– Привет.
Я выпрямляюсь и иду за Ричем и Уиллом в сторону двери ученического совета. Вхожу в комнату и замечаю, что девочки делают вид, будто никаких разговоров обо мне и не было. На самом деле они притворяются очень плохо – все, о чем они говорили, написано у них на лицах.
Громким голосом, чтобы меня услышали все находящиеся в комнате и даже те, кто слушает, прислонив ухо к стене в коридоре, я говорю:
– Всем привет! Я пришла сказать, что больше не могу быть членом этого комитета. Успехов вам с проведением весенних танцев!
Я поворачиваюсь и, выходя из комнаты, слышу голос Каролины:
– Хм, как это странно…
Я взбегаю наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и думаю: «А самое странное, что танцы, которые вы планируете, скорее всего, вообще не состоятся».
27. Среда, в школе
Прошло уже два урока, а я все еще не могу прийти в себя от того, что услышала сегодня утром. Мне очень хочется верить, что слова Софи не отражают ее истинного ко мне отношения. Где‑то в глубине души я по‑прежнему верю, что я ей симпатична и она облила меня грязью, только чтобы не спорить со своими подругами. Но чем дольше я думаю про все это (а думаю я про это практически нон‑стоп), тем больше мне кажется, что им она говорила правду, а мне врала. Пока Софи что‑то от меня не понадобилось, она даже близко ко мне не подходила, следовательно, как только получит, что ей нужно, она снова будет вести себя, как будто я не существую.
