– Да, Лорочка, вопрос жизнеобеспечения армии у немцев поставлен на высоте, но не подумайте, что я им завидую. До войны я мог себе позволить свободные отношения с женщинами, но это было, пока мне не повстречалась Хана. Вы хоть и не еврейка, но должны знать, что значит для нас семья. Не сочтите меня консерватором, а близость без любви невозможна. Да, да. Она объединяет не только тела. Она объединяет души. Знаете, когда я гляжу на женщину, я почему-то сразу думаю о ее детях. Будем делать по два валика с каждой стороны? – поинтересовался мастер.
– Делайте два. Это не только красиво, но и дольше. Мне у вас очень хорошо. Такого собеседника в последнее время нечасто можно встретить. Представляете, теперь соседки называют меня немецкой подстилкой и шлюхой, и только вы отнеслись ко мне со вниманием и уважением.
– Я благодарю вас, мадам. Мне тоже приятно с вами поговорить, – ответил Шерман, закручивая локон по направлению к макушке.
Сформировав четыре валика, он закрепил их шпильками и приступил к накручиванию мелких кудряшек на затылке, которые обычно были красивым завершением прически. Закончив работу, Израил отошел в сторону и полюбовался на результат своего труда, потом немного подумал и решил для фиксации побрызгать прическу раствором льняного семени.
– Так будет надежнее, – заботливо произнес он.
Лора внимательно посмотрела в зеркало и, найдя себя очень даже хорошенькой, рассчиталась с мастером, вознаградив его щедрыми чаевыми.
– Вы осуждаете меня? – поинтересовалась она перед уходом.
– Шерман – маленький человек, чтобы вас судить, а на людей не обращайте внимания. Они всегда найдут тему для языка, особенно когда речь идет об одинокой женщине.
Открывая дверь для Лоры, он чуть не столкнулся с Борей Тряпочкой, который молча стоял напротив входа в салон. Увидев выходящую красивую женщину, Боря, как ребенок, расплылся в улыбке и, перенеся свой взгляд на парикмахера, радостно закричал:
– Изька-жид домой вернулся! Живой! Матерь Божья сохранила его. Матерь Божья – это матерь Божья! У нее детей, как звезд на небе. Детей много, а она Изьку любит, безгрешная женщина. А кто в грехах… – на этих словах он достал из сетки бутылку и, набрав полный рот воды, прыснул на прическу Лоре, – я вас всех прощаю!
После выданной тирады он с облегчением вздохнул, омыл остатками мутной жидкости свое лицо и с блаженной улыбкой пошел прочь.
Шерман взглянул на Лору, которая, как завороженная, смотрела на уходящего Борю. Из ее глаз капали крупные слезы.
* * *
Пару секунд в округе висела тишина, пока ее не нарушил детский плач. Молодая мамаша с коляской, видя разворачивающиеся события, приостановилась в надежде на бурное продолжение. Очнувшись от происходящего, Лора быстро промокнула лицо белоснежным платком и, поблагодарив мастера за отличную работу, решила как можно быстрее удалиться. Она не хотела давать лишний повод для сплетен, которые с этой минуты обязательно поползут по городу, проникая в каждый двор, дом, а главное, на Привоз. Там это происшествие быстро обрастет невероятными фактами, оставляя за собой только одну информацию без искажений – это имя героини.
– Что творится среди белого дня! – послышалось из окна соседнего дома.
Шерман оглянулся и увидел мадам Симу, раздвигающую на подоконнике горшки с геранью, которые мешали ей максимально приблизиться к месту событий.
– Все видела. Все видела и скажу вам, Израил Гершевич, что ви такой хороший мастер и не должны переживать. Прическа у женщчины осталась как новая, и она будет спокойна. Уж ви мине поверьте. Мадам, – обратилась она к даме с плачущим ребенком, – что ви стоите, дайте своей девочке цыцу, и она перестанет плакать. Не девочка? Так тем более дайте. Мальчик вирастит и скажет вам спасибо за ровную нервную систему или на всю жизнь обидится на паховую грыжу. Почему я должна беспокоиться о вашем ребенке? Нет, рожать нужно в старости. Правда, Миша? – обратилась она к мужу, который выглядывал из другого окна. – У молодых совсем нечем думать о детях. А если ви хочите сделать себе прическу, – переключилась она снова на мать, – то можете идти и спокойно себе сидеть в кресле. Я присмотрю за вашим фаэтоном, будьте-таки уверены. Тетя Сима воспитала собственных детей – и вашего крикуна, шоб он был здоров, воспитает в лучшем виде. Не хочите, как хочите. Расстанемся в трепетном оживлении и забудем, как друг друга звали, – прокричала она вслед уходящей мамаше. – Можно подумать, что ви спешите скорее, чем я. Вейз мир! За пару минут и столько событий.
Израил Гершевич, мине кажется, вас уже дожидаются, – махнула она рукой в сторону стоящего у салона пожилого мужчины. – Или есть ещчо время нам душевно поговорить за этот несчастный случай? Я себе знаю, а ви думайте, что хочите, но он точно пришел до вас. Ну, что я говорила! Отличить клиента от поглазеть – для меня как сторговать пару рублей на Привозе. Вам что-нибудь там купить? Мы с мужем сейчас пойдем. Нет? И правильно. В последнее время там такие зверюги торгуют, что норовят сделать покупателю неприятно. Во вторник пошла за квашеной капустой, а на месте Баси торгует другая интересная мадам. Я попробовала засол и вижу, что это тот же рецепт. Стою, ем, как будто думаю, и виду не подаю. Потом попросила взвесить килограмм и в ответ получила такую цифру, что мине приключился апоплексический удар. Можно подумать, я на базаре первый раз и не знаю, сколько стоит та капуста. Легкой вам руки, мастер Шерман, или вам все-таки купить? – прокричала тетя Сима вслед заходящему в салон Израилу.
– Шерман? – удивленно спросил незнакомец. – А вы случайно не родственник знаменитой Любки Шерман, которая до революции заведывала всей контрабандой города Одессы?
– К счастью или к сожалению, но нет, – улыбаясь, произнес Израил.
– Жаль, легендарная была женщина и ума такого, что любой коммерсант мог бы ей позавидовать. Какими делами ворочала! Кораблями ей возили товар, а полиции хоть бы что. Говорят, она платила им жалованье. Я слышал, вас зовут Израил Гершевич? Очень приятно. Меня можете называть просто Иммануил. Иммануил Сапир, будем знакомы. А пока вы меня постригаете, с вашего позволения, я скажу несколько слов за вашу легендарную однофамилицу. До революции на Молдаванке жили не только воры и контрабандисты, но и вполне себе честные люди. Мадам Любка после смерти первого мужа Лейба Зильбермана получила в наследство не только его сына и общих двух дочерей, но винный завод и харчевню, которую она успешно продала и счастливо вышла замуж за Лейба Шермана. В то время в городе строили все, что только можно. Умная мадам Любка скупала дома разорившихся предпринимателей и тут же перепродавала их за приличную сумму. На вырученные деньги приобретала земли, строила новые дома и сдавала их в аренду. «Навар» мадам вкладывала в каменоломни и успешно торговала ракушечником, который был нужен городу каждый день. Еще у нее были склады для керосина и льда. Когда ледяной склад перестал приносить доход, из него был сделан ресторан и тут же сдан в аренду купцу Алексееву. Когда и ресторан перестал приносить доход, она его переоборудовала в коровник и стала продавать молоко. И это все не считая заграничного товара! Вы не поверите, его почти каждую неделю доставляли на кораблях. Из Греции везли масла и черепаховые гребни. Из Китая – шелковые халаты, веера, расшитые бисером дамские сумочки, ткани, габардиновые пальто. И все это пользовалось ого-го каким спросом! Огромные деньги уходили мимо государственной казны. Управа в порту сделала шмон и ужесточила контроль. Ви думаете это помогло? Корабли стали разгружать по ночам прямо в шлюпки, а товар свозить в катакомбы. За год до революции мадам Любка умерла от какой-то легочной болезни, и правильно сделала, потому как навряд ли пережила бы национализацию. Все ее имущество отобрали в пользу государства, а коров съели. Из ее дома сделали жилтоварищество, но дочерям разрешили остаться в одной из квартир. Девочки вышли замуж и родили-таки себе тоже не глупых дочерей, одна из которых – Берта Рейнгбальд. Вам что-нибудь говорит это имя? Какая была пианистка! Берта Михайловна с отличием закончила Одесскую консерваторию и тихо работала в музыкальной школе. Той, что основал профессор Столярский. Во время войны ей пришлось эвакуироваться в Ташкент. После освобождения города она сразу же вернулась домой, но ее квартира, прошу пардону, оказалась занята. Если бы вы знали, сколько наша Берточка ходила по начальству, но те только обещали! С раненным на фронте сыном она жила в консерватории, и никто ей не собирался помогать. А директор даже отказался ей вернуть прекрасный рояль, который присвоил перед отъездом ее в Ташкент. Бедная женщина не выдержала такого унижения и на сорок седьмом году жизни сбросилась с четвертого этажа. В октябре и похоронили.
