– Так у него возможности не было. В госпиталях, кроме бинтов и йоду, ничего тебе не дадут.
– А у тебя, стало быть, возможность была, и ты ее не упустил.
– Что-то меня сомневать начинает, уважаемый сосед, ваше подозрительное отношение ко мне. Вы хочите сказать, что я не заслужил права привезти семье подарки?
– Может, и заслужил, раз медали на груди висят, да только человек, скотина такая, при виде добра может и совестью своей поступиться, – продолжал язвить Савелий. – Кто первый предложил стопку за товарищей погибших выпить? Ты или Изя? Изя. А ты о чем в это время думал? Не знаешь? А я знаю. Думал ты о том, что мала люлька у твоего трофейного мотоцикла.
– Сава, как ви можете! – возмутился Семен. – Человек живой вернулся с фронта. Тут радоваться нужно, а ви такое говорите.
– Могу, потому и говорю. Рассказывали мне, как некоторые солдаты вещи у немцев отнимали.
– Ах, вот вы о чем забеспокоились, глядя на мотоцикл! Так я вам скажу, уважаемый сосед, «барахольство», конечно, было, как вошли в Европу, да только по первости. Соблазн появился великий, глядя на то, как они живут. У них даже туалеты в деревнях кафелем выложены! Заходили в брошенные дома и брали все, что хотели. Если не могли унести, так ломали. Специально ломали, из-за мести, что живут они в роскоши, полном достатке, а на нас полезли. Мало им своего было? Что не могли унести – расстреливали. По зеркалам, мебели, посуде с золотыми завитушками очередью автоматной лупили. В соседней роте солдаты белый рояль сожгли. Многие его только на картинках и видели, а тут настоящий! Побрякали по клавишам, вытащили его во двор, разломали и сожгли без всякой жалости. А знаешь почему? Да легче бойцам от этого становилось, злобу, накопленную за годы войны, вымещали. Мстили за дома наши разрушенные, за женщин изнасилованных и дитев убитых. Сами не понимали, что делали. Разум мутился от подвернувшейся нам возможности. Продолжалось это, пока в соседней части бойцы снаряды с обозов не повыбрасывали: место под собранное барахло высвобождали. Наступать нужно, а стрелять нечем. Сначала немец дал нашим жару, а тому, кто жив остался, – командование. Виновных после этого случая показательно расстреляли и издали приказ о мародерстве.
Поглядело начальство, какой бардак происходит в частях из-за брошенной роскоши, и разрешило солдатам высылать домой посылки раз в месяц. Нельзя бойца обижать. Он же о семье своей денно и нощно думает. Видит ничейное, а мысль сразу о доме, мол, как бы в хозяйстве пригодилось. Трофейные комитеты добро собирали оставленное и свозили на склады. Там уже бойцам по списку утвержденному выдавали. Многие солдаты немецкие вещи из принципа не брали, а только товары с русской этикеткой, которые фрицы из нашей страны вывезли. Назад таким образом возвращали. А еще было, пошлет солдат родным посылку, а в ней вместо отреза на платье и ботиночек детских камни да ветошь натолканная приходила. Наши на почтах грабили. Потому, дорогой сосед, надежнее самому до дому радость довезти. Освободили польскую деревню, а вдогонку нам петиция, мол, разграбили местных жителев, пока на постое у них были. Расследование началось. Из всего, что они перечислили, ничего не нашли. Тогда стали допрос крестьянам чинить, а они в показаниях и запутались: то одно украли у них, то другое, то мед из ульев, то сапоги хромовые. Потом оказалось, что воровства-то и не было. Деньгу они на советском солдате зашибить хотели. Шли по Европе, городами красивыми любовались, людей от черной нечисти освобождали, погибая, а они нам в лицо за это смеялись и «швайн» называли. И такая жгучая обида после услышанного накатывала, что душу враз переворачивало и опустошало за неблагодарность людскую. За кого гибнем? Кого освобождаем? Никого не люблю, кроме СССР, кроме тех народов, что живут у нас. Не верю теперь ни в какие дружбы с поляками и всякими там литовцами.
Выплеснув разом, что скопилось в душе за фронтовые годы, Зиновий утер рукавом набежавшую слезу, махнул рукой в сторону Савелия и ушел. Над столом нависла тишина – прозрачная и тягучая, словно смола на еловом дереве после надлома ветки. Даже пение птиц и жужжание комаров не посмели нарушить молчание.
Именно в этот момент с неба упала яркая звезда. Вырвавшись на свободу, вспыхнула, как порох, пронеслась с космической скоростью по небосводу и, зацепившись длинным хвостом за крону старого платана, упала во дворе по улице Преображенской.
– Д-дд-обрый в-вечер, – раздался голос Александра Владимировича, которого Сара Моисеевна пригласила на ужин. – П-почему такая тишина по случаю радости?
* * *
– Александр Владимирович, ви имеете интерес? – вздыхая, произнесла Сара. – Так я вам отвечу. Сава обидел Зиновия Аркадьевича и сидит себе спокойно, бесчувственный человек, животных лепит. Вам что положить на тарелочку? Хотя, зачем спрашивать? Добочка, зачерпните соседу половничек борща и будьте уверены, вам повезло с мужем. Он отходчивый. Мине говорить не нужно, я вижу, за каким поворотом притаилось счастье. Посидит немножко в тишине и придет. После фронта такое бывает. Хана, передайте сюда пирожки с капустой, а детям с вишнями. Она в этом году замечательная уродилась, ягоды крупные, сочные. Ви только попробуйте!
– Об-бязательно, обязательно, но после борща. Это же д-дэсэрт, Сара Моисеевна.
– Сначала выпить, – вклинился в разговор Савелий, разливая водку по рюмкам. – Хочите слово сказать или?..
– Д-да, вроде бы, нет причины б-без слов пить. Все живы, здоровы и вкусно ужинают. А вот за мир предлагаю выпить. И если уж не во всем мире, так хотя бы в наших домах.
– Поддерживаю, – согласился Савелий, резко выдохнул и опрокинул рюмку водки, ни с кем не чокаясь. – Пожалели Зямку, а я, значит, никто – прыщ и слова не имею сказать. Осуждаете?
– Сава, тише, – одернула мужа Мирав. – Выпил, так уже сиди и не спрашивай себе вопросы. Всем было хорошо и красиво, когда ты молча делал жирафа. Может, пойдем домой, пока ещче хуже не стало?
– Вот тебе дулю, и купи себе трактор, а я еще поприсутствую на свежем воздухе. Правда, Семен Григорьевич? Яшка, зови сюда отца и скажи ему, пусть не обижается. Возможно, я изменю мнение на его счет.
– Деточка, не слушай. Он завидует твоему папе, вот грубость и лезет наружу. Или хочите сказать, вам нет дела до Зяминого мотоцикла? – вновь переключилась Сара на соседа.
– Сара, если ви думаете, что Саве есть дел до фашистских техник, то я вас умоляю, – заступилась за мужа Мирав. – Савелий всегда умел хорошо жить и уже в Зямины года только на сборе ветоши наторговал себе на учиться экономистом. Только зачем ему этих чужих цифер, когда есть свое посчитать? Когда мы поженились, то имели щикарный отдых на Кавказе. Ви себе могли такое позволить в медовый месяц? А ми себе позволили. Правда, Сава?
– Правда. На Кавказе готовят почти так же вкусно, как моя мама.
– Можно подумать, моя мама не умела сделать цимес.
– Умела, только после ее блюд в сортире меня сильно сомневало, что я ел мягкую халу. Зад шкрябало так, что дайте платочек утереть слезу.
– Всегда знала, что ты ее недолюбливал. Зачем я только вышла за тебя замуж!
