– Ну… если это тот же убийца, и ему уже за семьдесят, и он жил в этих краях, а потом вернулся обратно или вовсе не покидал здешних мест… тогда существует вероятность, что у некоторых старожилов есть какие-то мысли о том, кто это может быть, не так ли?
– Да, – сказала Пудинг настолько спокойно, насколько могла. – Да, полагаю, что так.
– Береги себя, Пудинг Картрайт. Я бы порекомендовал тебе оставить это дело полиции, если бы ты была способна следовать разумным советам. Будь осторожна. Спокойной ночи, – сказал он, поворачивая пони, в то время как Пудинг помахала ему рукой на прощанье.
Она только утром вспомнила, что забыла поблагодарить Пита за пиво и за то, что тот проводил ее домой. Но это не имело значения. У нее были более важные дела. Она сразу глубоко заснула, а наутро проснулась с ясной головой, более чем когда-либо убежденная, что тот, кто убил Сару Марток в 1872 году, также убил и Алистера. И она точно знала, куда пойдет.
* * *
Они прошли немалый путь от Слотерфорда до Касл-Комба, чтобы сесть там на дилижанс до Суиндона и кучер не смог бы их узнать. Клемми прикрыла волосы шалью, ей было жарко, и всю дорогу ей казалось, что ноги у нее налиты свинцом. Илай шел быстро, с напряженным лицом, иногда брал ее за руку – точно так же, как это делала мать на пути к Усадебной ферме. Но не только ноги у Клемми были неподъемными. Тяжестью налились все мышцы и голова. Это было тягучее нежелание идти дальше, с которым она ничего не могла поделать, – почти неодолимое стремление сесть, отдохнуть, а затем повернуть назад. Клемми остановилась, чтобы посмотреть на очертания холмов, которых она не знала, что казалось странным и рождало в душе необъяснимый ужас. Илай с нетерпением обернулся.
– Давай, Клемми! – позвал он. Его желание уехать подальше было так же сильно, как ее желание остаться. Когда она всхлипнула, Илай смягчился, поцеловал ее, взял ее руки в свои, как будто в молитве. – Ну, пойдем же, – произнес он. – Ведь нас ждет новая жизнь. Нас троих.
Он шептал успокаивающие слова, пока она не продолжила путь. Вокруг были незнакомые дома, незнакомые лица, незнакомые поля. Тропинки, тенистые дорожки, деревья…. После того как они сели в дилижанс, незнакомые картины начали сменяться еще быстрей, стали еще тревожней. Клемми казалось, будто весь мир стал другим, и она не в силах была его понять. Она схватила руку Илая, но не из любви, а от страха.
Дилижанс был переполнен, и все вздохнули с облегчением, когда он покинул всхолмленную долину и упряжка коньков-кобов затрусила по более ровной дороге, неуклонно продвигаясь вперед. Мужчины с усами и в шляпах, некоторые в жилетках, видавших и лучшие дни, с пиджаками, перекинутыми через руку. Путешествующие от фермы к ферме сезонные работники в одних рубашках, от которых пахло потом и тяжелым трудом, с грязью на сапогах. Две женщины, верно сестры, так они походили одна на другую, в соломенных шляпках и батистовых платьях со старыми застиранными пятнами на подоле, предлагающие другим пассажирам полакомиться вишнями из лукошка, которое они прихватили с собой. Илай хмурился, глядя на их спутников, поэтому никто с ними не заговаривал. Клемми куталась в платок и была так напугана, что боялась даже смотреть на других пассажиров. Дневная жара была в самом разгаре, но, когда меняли лошадей в Грейт-Сомерфорде
[81], беглянка высунула руки из-под натянутой на обручи полотняной крыши и выставила их на солнце, протянув к родным для нее краям, куда не могла попасть. Позже, когда Илай коснулся плеча Клемми, желая привлечь ее внимание, она вздрогнула. Он указал на появившиеся на горизонте церковные шпили, заводские трубы, высокие городские дома. Его лицо ожило.
– Все, мы почти на месте! Ты только подумай! А твои родители, наверно, даже не заметили, что ты пропала! – воскликнул он ликующе. Клемми кивнула, но не смогла заставить себя улыбнуться. – Не смей глядеть так испуганно, моя Клем. Я буду заботиться о тебе, и все будет хорошо. Обещаю. Ты ведь веришь мне, да? – спросил он, и она заставила себя снова кивнуть.
Мэтью, двоюродный брат Илая, не походил ни на одного из Таннеров. Он был коренаст, курнос и имел карие, а не голубые глаза. Влажные губы его были слишком полными, отчего казались опухшими, а жирные волосы являли собой копну мышиного цвета, которую давно следовало подстричь. Но у него была широкая улыбка, а то, что он редко смотрел на собеседника, говорило скорей о привычке глазеть по сторонам, чем о скрытности характера. Жена Мэтью, Полли, была беременна, и ее огромный живот походил на прибывающую луну. Она как могла помогала себе, поддерживая его сцепленными руками. Ей, наверное, исполнилось всего лет двадцать или около того, но ее лицо постарело от постоянных хлопот. Когда она впустила их в дом, у нее под ногами вертелась маленькая девчушка, ухватившаяся за юбку матери.
– Не волнуйся, дорогая, – обратилась Полли к вошедшей, заметив тревожный взгляд, устремленный на ее живот. – Я на сносях и должна родить со дня на день. Чувствую – там больше одного. Моя мама была одной из тройняшек, так что помоги мне Боже. Твой, наверное, будет вдвое меньше моего. – Мэтью и Полли были в курсе, что Клемми немая, но все равно последовала пауза, сменившаяся ощущением неловкости, когда гостья не ответила. – На каком ты месяце? – спросила Полли и покраснела, сообразив, что Клемми ничего не скажет и на этот раз.
– Только Клем знает, – отозвался Илай, глядя на свою любимую так, будто она сотворила чудо. – Прочим остается лишь подождать.
Полли, прищурившись, посмотрела на Клемми и, знаком попросив разрешения, ощупала ее талию.
– Срок небольшой, – определила она. – Не больше двух месяцев.
– Тогда у меня достаточно времени, чтобы поработать и найти нам жилье.
– Ну хорошо, – произнес Мэттью не слишком уверенным тоном. – Но вы можете у нас оставаться столько, сколько потребуется. В конце концов, мы ведь родня.
– Пойдем, – позвала Полли. – Я покажу, где вы будете спать.
Мэтью и Полли занимали первый этаж тесного городского дома. В нем было две комнаты, одна выходила на улицу, там они готовили, умывались и ели, другая – во двор, и там они спали вместе с дочкой, трехлетней Бетси. За дверью, ведущей в эти комнаты, был коридор, из которого на второй этаж поднималась узкая лестница. Здесь было темно, тесно, и основную часть пространства занимали горшки, ящики, веники, ведра, а также большой молочный бидон, установленный на тележку, в котором Полли возила воду с колонки в конце улицы. Здесь витали ароматы, доносящиеся с кухни, а также стоял запах затхлости и сырости заброшенного помещения. Под лестницей лежал тонкий матрас, набитый тряпками и покрытый одеялом. Он был достаточно широк, чтобы два человека уместились на нем, лежа бок о бок и плотно прижавшись друг к другу. Клемми вспомнила об огромной кровати на ферме Уиверн, которую она делила с Джози. Эта кровать появилась еще до того, как родители приобрели ферму, и была скорей частью дома, чем предметом мебели. За долгие годы ее деревянные части изгрызли древоточцы, но она была уютной, мягкой и упругой. И безопасной. А здесь незнакомые люди шагали бы по улице всего в трех ярдах от места, где должна лежать ее голова.
