– Мой брат не виновен в смерти Алистера Хадли, суперинтендант Блэкман, – проговорила она так убежденно, как только могла. – А человек, который его убил на самом деле, сейчас бродит где-то поблизости, зная, что это сойдет ему с рук. Зная, что вы позволите ему уйти от ответственности. И это хуже всего.
Блэкман, помолчав, опустил руку. Его глаза, спрятавшиеся за очками, были совершенно непроницаемы, а дыхание казалось таким тихим и медленным, словно он и вовсе не дышал. Рядом с ним Пудинг ощущала себя беспомощно бьющейся рыбкой, выброшенной на берег. Но она заметила, что полицейский задумался над сказанными ею словами. Наконец он слегка кивнул головой.
– В таких преступлениях нужно всегда искать мотив, мисс Картрайт, – сказал суперинтендант. – У кого имелась причина убивать мистера Хадли? Ответ прост: ни у кого. Но Дональду после его ранения, похоже, мотива вообще не требовалось.
– Вы ошибаетесь. У кого-то он имелся, – возразила Пудинг и увидела, как во внимательном взгляде Блэкмана зажегся интерес. – У настоящего убийцы была причина, – проговорила она.
Блэкман отвернулся от нее, и Пудинг поняла, что потерпела неудачу.
* * *
Сестры Клемми отчаянно хотели узнать, кто стал ее возлюбленным, поэтому, увидев написанный Роуз алфавит, они заставили девушку сесть за стол и возобновили обучение грамоте. В школе Клемми была к ней безразлична, однако и теперь, когда у нее появилась причина учиться, ничто не изменилось. Буквы пугали ее так же, как произнесенные вслух слова, и она, конечно, не собиралась открывать кому-либо свой секрет, напротив, теперь она намеревалась хранить его в еще большей тайне, чем прежде.
– Что это за ерунда? – спросил Уильям, придя на обед и увидев, как три его дочери сгрудились вокруг четвертой. – Вы что, девчонки, уже закончили всю работу?
– Мы ее сделаем, папа. Просто нам хотелось бы позаниматься с Клем, ведь она даже имя свое написать не может, – стала оправдываться Мэри.
– И вообще ничего не может написать, – добавила Джози.
– Ей это не нужно, – проворчал Уильям, взъерошив волосы Клемми и усевшись за стол.
Все четверо уставились на него. Много времени минуло с тех пор, как он прикоснулся к кому-то из них по-доброму или с любовью. Отец сердито нахмурился под пристальными взглядами дочерей, и Роуз поспешила положить конец затянувшейся паузе, подав нарезанный хлеб, ветчину и маринованный лук. Но теперь девушки были на стороне Клемми – даже Лиззи, заметив след засоса на шее сестры, заплела ее буйные волосы в свешивающуюся набок толстую косу, которая должна была его скрыть. Возможно, они надеялись вызвать ее доверие такими проявлениями преданности, но Клемми продолжала хранить свою тайну. Ночью во тьме раздался бесплотный шепот:
– Это Бобби Силкокс, Клем?
Бобби был тупоголовым парнем из Биддстона, который работал на лесопилке, укладывая целый день доски в штабеля; от него за версту разило потом.
– Это Джаред Хинкли?
На этот раз речь шла о худом молодом человеке с бельмом на глазу, который время от времени появлялся на ферме Медовый Ручей в поисках работы. Клемми не знала, радоваться ей или горевать из-за того, что им и в голову не приходило имя Илай.
Когда они встретились на реке в первый раз после ужасных событий на фабрике, Илай задал достаточно наводящих вопросов, чтобы понять: Клемми знала о плане ограбить Алистера Хадли.
– Я не хотел, Клем. Клянусь, я бы никогда не ввязался в эту историю, если бы это зависело от меня, – проговорил он, и Клемми прикоснулась к его лицу рукой, желая показать, что верит сказанному. – А потом, когда все случилось… больше всего на свете я хотел, чтобы старого ублюдка посадили за решетку. Даже если это означало бы, что меня и Джона тоже возьмут… Я хотел, чтобы полицейские арестовали Исаака. Но черт возьми, разве можно на них рассчитывать? – Он сделал паузу и медленно вдохнул, сдерживая свой гнев.
С тех пор прошло две недели. Когда Илай понял, что Клемми его не отвергнет и не предаст, все изменилось. Его страсть к ней превратилась в какое-то более глубокое и сильное чувство. Клемми охватывала дрожь, когда она подмечала эти изменения, она ощущала нечто вроде морской болезни, как будто земля кренилась под ее ногами.
– Никто никогда не был так добр ко мне, как ты, Клем. Никто никогда не был так верен, – говорил он ей, целуя в губы с такой силой, что те долго еще оставались припухшими и словно горели. – Ты ангел. Ты мой ангел.
Клемми стала чувствовать себя другим человеком, не той, кем была раньше. Более реальной. И солено-металлический привкус во рту после поцелуев Илая был ей нужен не меньше, чем воздух. Она жаждала его мягких прикосновений к своим сокровенным местам и была очарована его глазами невероятного синего цвета, тогда как все лицо у него было жестким и порой свирепым.
После того как полиция не стала преследовать Таннеров и дело оказалось закрытым, Клемми начала задаваться вопросом, не ошиблась ли она. Правильно ли поняла то, что подслушала, спрятавшись под окном. Может, ограбление на фабрике не состоялось или произошло раньше, чем она думала, и не имело никакого отношения к жестокому нападению? Что, если Таннеры никак не были с этим связаны и весть об ограблении попросту затерялась в суматохе, вызванной более тяжким преступлением, или в пропаже денег обвинили того, кто нанес безжалостные удары? Ей хотелось спросить об этом Илая, узнать обо всем наверняка. Но когда она вспоминала, что слышала, когда размышляла над тем, каков из себя Таннер и как вел себя Илай после происшествия на фабрике, ей становилось очевидным, что, к несчастью, все совершилось именно так, как она и предполагала. Как бы ей хотелось, чтобы Илай не принимал в этом участия! И пока она не думала о случившемся чересчур много, этот вариант событий казался ей возможным.
С некоторых пор Клемми стали одолевать неожиданные и непонятные ощущения. Удивительное чувство, будто она проваливается в какой-то движущийся туннель. Странный вкус во рту, возникающий непонятно отчего и заставляющий чувствовать либо голод, либо тошноту. Всплески неодолимой любви к членам семьи, сопровождающиеся слабостью в ногах и вскоре переходящие в жгучую неприязнь, немыслимую прежде и почему-то заставляющую замечать, что одежда стала ей чересчур мала, а потому жмет и давит то здесь, то там.
Когда Исаак Таннер отлучался из дома днем или уходил в паб вечером, Илай, пользуясь его отсутствием, стал приводить Клемми домой, в коттедж Соломенная Крыша, чтобы познакомить с матерью, а также с младшими братьями и сестрами. Те нервничали и в тревоге поглядывали по сторонам – все, за исключением бабушки, которая неизменно спала в кресле у печи, пока Клемми была там. Сначала девушка думала, что они не уверены в ней или их беспокоит ее молчание. Но через некоторое время поняла, в чем дело. Они боялись за Илая. Их пугало, что отец мог его избить за то, что он не занят работой да к тому же приводит в дом постороннего человека. Миссис Таннер резко поднимала голову и беспокойно всматривалась в окно при любом звуке, доносившемся снаружи, – тревожном крике фазана, хрустнувшей ветке, каком-нибудь шуме, внезапно донесшемся со стороны фабрики. У нее были длинные пушистые волосы, которые и без шпилек оставались собранными в пучок, а также усталый знающий взгляд. Но улыбка всегда была у нее наготове, правда скорее натянутая, чем теплая. Всякий раз, когда они приходили, она спешила убедиться, что окна как следует занавешены толстым войлоком, который бесплатно раздавали на тряпичной фабрике в том случае, если он оказывался слишком грязным и изношенным для бумагоделательной машины. Таким образом, для Клемми, в какое бы время дня она ни пришла, внутреннее пространство коттеджа всегда оставалось местом теней с темными углами и бдительными обитателями, смутно различимыми в полумраке. Это было место, отгороженное от всего мира. Девушка с трудом переносила потемки, когда на улице было еще светло. Она нервничала и ерзала, сидя на стуле. Ей казалось, что стены смыкаются вокруг нее. Но как только темнело, уютный огонь успокаивал ее, тусклость свечей казалась мягкой и нежной, и Клемми наконец покидало чувство, будто она добровольно пришла в воровской притон.
