Эмоциональные всплески, столь чуждые ее характеру, пугали всех, кто ее знал. Она несколько раз прогнала Пудинг, явившуюся к ней с красными, заплаканными глазами, чтобы о чем-то поговорить, и обрушилась на Джема Уэлча, который вызвал ее немилость, спросив, какие розы срезать ему для венка на могилу Алистера – белые или красные. Старик удалился той же степенной походкой, какой и пришел, но его лицо выражало душевное смятение, которое, как подумала Ирен, было связано с арестом Дональда Картрайта не меньше, чем со смертью Алистера. Об убийце Алистера никто особо не говорил. Люди как будто чувствовали себя неловко и желали осудить грех, но не грешника; ведь не меньшей трагедией, чем смерть Алистера, всем казалось то, что виновником оказался Дональд. В конце концов, он пострадал, сражаясь за короля и страну. Никто не сомневался, что тот Дональд, который отправился на войну, никогда бы не сделал ничего подобного.
Ирен выглянула из окна на верхней площадке лестницы, по которой намеревалась спуститься, и увидела женскую фигуру в бедной одежде, нетвердой походкой бредущую по полю в сторону церкви – понуро, с опущенной головой, увенчанной шапкой буйных вьющихся волос.
Нэнси стояла в коридоре, просматривая письма и открытки, пришедшие утром. На ней была строгая блузка, видневшаяся из-под черного хлопкового кардигана, застегнутого на все пуговицы. Она выглядела бы совершенно обычно, если бы не слезы на щеках и запавшие глаза.
– К нам кто-то приходил? – спросила Ирен.
– Нет. Просто явилась эта странная особа с фермы Уиверн, которая в последнее время околачивается поблизости, – резко ответила Нэнси. – Я велела ей идти своей дорогой. У нее явно не все дома.
– Вот оно что. А как вы чувствуете себя этим утром, Нэнси?
Ирен ни разу не попыталась обнять пожилую женщину, ни разу не взяла ее руки в свои. Однако она внимательно ждала того момента, когда Нэнси будет готова сделать ей шаг навстречу, не станет ее отталкивать. Но даже на дознании, которое началось на следующий день после смерти Алистера и почти сразу было выдвинуто обвинение в убийстве, Нэнси сохраняла отчужденность и ее руки оставались лежать на коленях с плотно сжатыми пальцами. Теперь же она посмотрела на Ирен с выражением настолько враждебным, что у Ирен пересохло во рту.
– Этим утром? Уже три часа дня, Ирен. День почти закончился. И как обычно, без вашего участия. Что касается того, как я себя чувствую, я… – И тут самообладание оставило Нэнси, на мгновение ее лицо приобрело вид настолько потерянный, что на нее было больно смотреть. Она взглянула на белые конверты в руках, некоторые из которых были окантованы черными полосками. – Иные все еще живут во временах королевы Виктории, – пробормотала Нэнси. – Большая часть соболезнований адресована вам. Лучше ответить теперь, пока их не набралось слишком много. У вас теперь такой красивый новый кабинет. Прекрасная комната, как и все остальные. – Она сунула конверты в руку Ирен и пошла прочь.
– Какие остальные? Нэнси, подождите, – позвала Ирен. – Пожалуйста, послушайте. Я… понимаю, что мы не слишком ладим с первого дня моего появления здесь. И я в курсе того, что вы думаете, будто я не заслуживала Алистера. Не знаю, имеет ли это значение сейчас, но я действительно не заслуживала его. Можете не сомневаться. Он помог мне в ужасной ситуации, но, возможно, я не вышла бы за него замуж, оставь мне моя мать иной выбор. И я знаю, что не… любила его так, как вы. Но я просто хотела сказать… Я хотела сказать…
Только тут Ирен поняла, что не знает, к чему клонит.
– Сказать что? – спросила Нэнси с ледяной улыбкой. – Что вы готовы разделить мою боль? Что мы едины в этом горе? Что нас это обеих касается?
– Нет. Не это. Что я сожалею. Да, наверное, именно так. Я сожалею, что вы его потеряли, и… как бы трудно вам ни было в это поверить, для меня его смерть тоже большая утрата. Я просто… просто не знаю, что делать дальше.
– Не знаете? – Нэнси перестала улыбаться, засунула руки в карманы и подняла подбородок. – На вашем месте, Ирен, я бы решила, что стала хозяйкой своей судьбы.
Ирен сделала так, как велела Нэнси: забрала открытки в свой кабинет и принялась вскрывать ножом конверты, пытаясь вспомнить имена отправителей. Некоторых она знала, других нет. И ни одного соболезнования от ее собственных друзей или членов семьи. Она курила так много, что в воздухе повисла дымка. Ирен отвечала на каждое письмо, не замечая ни холода в комнате, нехарактерного для лета, ни сквозняка из дымохода. Она посмотрела на очаг, блистающий новой мраморной отделкой, и снова вспомнила странную куклу, которую там нашли. Она с дрожью подумала о предсказанных мамашей Таннер переменах и тревожном чувстве, которое не оставляло ее с тех пор. Ей казалось, будто она провела на Усадебной ферме многие годы, даже десятилетия, – словно несчастья удерживали ее в ловушке времени и замедляли его. И тут она неожиданно поняла, что теперь может покинуть свой нынешний дом. Здесь не было ничего, что могло ее удержать. Именно это, по-видимому, имела в виду Нэнси, назвав ее хозяйкой своей судьбы. Желание уехать было внезапным и неодолимым. Она могла теперь вернуться в Лондон, вернуться домой – как только похороны останутся позади. Без сомнений, жители Слотерфорда осудили бы ее за то, что она бросила дом, который Алистер предназначал для нее, но сейчас Ирен не слишком тревожило мнение обитателей Слотерфорда. Она едва ли рисковала потерять их доброе расположение. Поскольку его попросту не существовало. Одна из последних открыток пришла от ее родителей, которые, вероятно, прочитали об убийстве в газетах. Ирен быстро написала ответ, попросив разрешения приехать домой, в Лондон, сразу после похорон. Она водила пером по бумаге чересчур быстро и в спешке размазала чернила, хотя знала, что подобная неряшливость не понравится отцу, запечатала конверт и поднялась, чтобы самой отнести письмо и опустить его в почтовый ящик. Ирен не заботило, что выходить из дому до окончания траура было не слишком прилично, равно как и то, что шарф, повязанный на шею, был изумрудного, а не черного цвета.
Суперинтендант Блэкман из чиппенхемского отделения полиции как раз протянул руку к дверному молотку, когда Ирен открыла входную дверь. Отрезанная от всего мира в старой комнате для занятий, она не услышала рычания автомобиля, въехавшего во двор. Констебль Демпси из Форда, молодой человек с ясными зелеными глазами, стоял бок о бок с Блэкманом. Первым импульсом испуганной и застигнутой врасплох Ирен стала улыбка. Улыбаться при встрече с гостями ее приучили с раннего детства. Но выражение уважительной серьезности было, казалось, высечено на лице суперинтенданта, и он ничего не мог с этим поделать. Констебль Демпси улыбнулся прежде, чем спохватился, но потом его лицо вновь тоже стало серьезным. Ирен покраснела и, опустив глаза, сделала шаг назад. Ее легкомыслие, зеленый шарф, неуместная улыбка. Как однажды заметила Нэнси, она действительно не имела понятия, как себя вести.
– Миссис Хадли, – начал Блэкман, – примите мои соболезнования в этот трагический для вас и вашей семьи момент.
– Да, спасибо, – отозвалась Ирен.
– Может быть, вы чем-то заняты? Я пришел, чтобы сообщить вам и мисс Хадли о ходе нашего расследования.
