– Зачем он ударил его так сильно? Не понимаю зачем… Не возьму в толк, отчего он так на него набросился.
Клемми не могла понять, с кем говорил брат Илая, и не слышала ответа. Она закрыла глаза, ее бросало то в жар, то в холод; едва живая от страха, она молилась, чтобы подслушанное было сказано об Исааке, а не об Илае. Но Исаак успел заразить всех сыновей своей злобой и страстью к насилию. Она это знала.
Мысли в ее голове мешались. Ей заранее был известен план Таннеров, хотя она и не догадывалась, насколько все это будет ужасным. Но в любом случае она понимала: готовится что-то плохое. Да, она не могла никому об этом сообщить. Но она не сделала бы этого, даже если бы умела говорить. Потому что это навредило бы Илаю. Клемми чувствовала себя виноватой, чувствовала себя лгуньей. Она даже не дала Илаю понять, что знает об этом плане, и не попыталась умолить его не участвовать в нем; вместо этого она позволила любимому поцелуями и прикосновениями заставить ее забыть обо всем на свете. Да и как она могла его остановить? Ведь за него принимал решения отец. И вот теперь была пролита кровь, которую требовалось смыть с пола в фабричной конторе; с этого момента ничто уже не будет прежним, и тяжесть того, что она знала, никуда не исчезнет. Клемми от отчаяния рвала на себе волосы. Ее кожа была прохладной и влажной, как ночной воздух, а дыхание горячим и, казалось, обжигало рот. В душе ее не было мира, и в окружающей природе она тоже его не находила. Внизу, на берегу реки, раздавалось тявканье лисицы, резкий звук которого отражался от стен фермы Уиверн и эхом отдавался в душе Клемми.
К утру от усталости девушка чувствовала себя разбитой. Любая работа казалась ей тяжелее, чем обычно. Под глазами появились фиолетовые тени.
– Встряхнись, дочка, – сказала Роуз, глядя на Клемми, которая, понурившись, стояла перед кувшином вчерашнего молока, скисшего, потому что девушка забыла прокипятить его накануне. – Что на тебя нашло?
– Думаю, у нее на уме какой-нибудь парень! – съязвила Лиз, и Мэри метнула в сестру осуждающий взгляд, отчего недобрая ухмылка тут же слетела с ее лица.
Все с опаской посмотрели на отца, но тот не обратил никакого внимания на возглас дочери. Нагнувшись над тарелкой с овсянкой, он мерными движениями орудовал ложкой, словно не замечая домочадцев. Взгляд Роуз, когда она посмотрела на мужа, стал грустным и немного потерянным. Тем утром Клемми задержалась на ферме, гадая, пойти ей снова на фабрику или отправиться на поиски Илая. Не найдя иного занятия, она помогала Роуз пропускать черенки ревеня через валики выжималки, чтобы получить сок для домашнего вина. Они занимались этой работой в тени за домом, где земля стала липкой и розовой от пролитого сока, а воздух насытился его острым ароматом. Потом они измельчили раздавленные стебли, пересыпали их сахаром и разложили по глиняным горшкам, чтобы вытянуть остатки сока.
– Что-нибудь не так, Клемми? – спросила Роуз, когда они закончили с ревенем. – Тебе не нужно бояться. Я не буду сердиться на тебя, моя девочка, что бы ни случилось.
Клемми на мгновение задержала на матери взгляд, потом покачала головой. На этот раз она была рада, что не может говорить и ей не надо ничего объяснять.
Потребовалось несколько дней, чтобы возобновить работу на фабрике, но с фермами все было иначе. Животные не могли ждать, и посевы тоже. Следуя вдоль высокого холма к востоку от Слотерфорда, Клемми везде видела запряженных лошадей в почерневших от пота хомутах. Они переворачивали сено первого укоса или тянули большие телеги, груженные досками или бобами. В некоторых сидели женщины и дети, которых везли в поля выпалывать сорняки. Ей всегда нравился звон колокольчиков, которые привязывали к сбруе на лошадях, их мохнатые ноги и запах конского пота, который она ощущала, прижимаясь к живой изгороди, чтобы пропустить повозку. Но теперь девушка не могла наслаждаться всем этим из-за случившегося несчастья и из-за того, чтó ей было об этом известно. Ее одолевали путаные мысли и страх, а еще ей не хватало Илая, как воздуха. Движимая беспокойством, Клемми оказалась во дворе Усадебной фермы. Коренастый коб бросал взгляды на девушку поверх двери своего стойла, из птичника в нее посматривали курицы и петушки, ласточки проносились над ее головой. Миссис Кент, пожилая вдова, занималась стиркой, поставив большие чаны с водой в портике, украшающем передний фасад дома. Она махнула Клемми рукой, а затем встала, уперев руки в бедра, пользуясь случаем, чтобы распрямить спину. Клемми никак не отреагировала на ее приветствие и не подошла, и женщина со вздохом вернулась к работе, продолжив катать простыни деревянным вальком. Девушка уставилась на входную дверь фермерского дома, камень с датой постройки над ней и железный дверной молоток. Она ждала.
Но что еще ей оставалось делать, если она не умела ни говорить, ни писать? Клемми всегда полагалась на людей, которые задавали наводящие вопросы, – но сейчас окружающие понятия не имели, о чем ее нужно спросить. Она жалела, что ей не удалось увидеть Алистера. Что она не встретила его вовремя. В тихом уединении своего кабинета он, возможно, каким-то образом заставил бы ее заговорить, – ведь он был ближе, чем кто-либо другой, к тому, чтобы научить Клемми, как это делается. Она могла предупредить Алистера о плане Таннера обокрасть его, плане, который привел к такому ужасному результату. Чувство вины накрыло ее волной и побудило действовать. Но Алистера не было, а Нэнси Хадли была человеком совсем другого сорта. И еще она боялась, что теперь Илая из-за нее арестуют. Мучась от нерешительности, Клемми шагала взад и вперед перед воротами, ведущими во двор. Она скрежетала зубами и стонала, а потом вдруг, словно чтобы удивить саму себя, попыталась произнести: «Я знаю о том, что произошло». «Я» вышло отлично, однако дальше получилась заминка. Следующее слово собралось за зубами и застряло там, словно не дающая звукам прохода неподвижная масса, которую она не могла ни проглотить, ни выплюнуть. Ее сердце забилось, и она почувствовала, как ее лицо краснеет от напряжения. Руки сжались в кулаки, и, когда она наконец сдалась, из ее горла вырвался звук горького разочарования.
– Господи, да что с тобой происходит, девчонка? – крикнула миссис Кент, но в это время дверь открылась, и вышла Нэнси Хадли.
Она шагала с такой злобной целеустремленностью, что Клемми непроизвольно попятилась. Нэнси была худощавой и жилистой, а ее решительность была подобна шипам, уколоться о которые никому не хотелось.
– Что тебе надо? – спросила она недобрым отрывистым голосом. Клемми вздрогнула, сжалась и принялась переминаться с ноги на ногу. Она видела красные от слез глаза и бледное лицо Нэнси, ее кожу, покрытую пятнами, искусанные губы. – О, что это? Что тебе надо? – крикнула Нэнси. – Алистер мне рассказывал, что нет никакой причины, по которой ты не можешь говорить, так что давай говори! – Но Клемми не могла этого сделать. Глаза Нэнси сузились, ее лицо стало напряженным. – Наверно, я в силах догадаться, чего ты хочешь на самом деле. Пожалуй, что так. – Ее голос упал, когда она сказала это, и Клемми с надеждой посмотрела ей в глаза. – Разве тебе не достаточно было осаждать Алистера на фабрике, чтобы проводить ваши… уроки? И у тебя хватило наглости прийти сюда и докучать нам здесь? Зачем? – потребовала она ответа. Смущенная Клемми покачала головой. – Уходи. Алистера здесь нет. Разве ты этого не понимаешь, глупая девчонка? Ты опоздала, его нет. Ты не можешь его увидеть! – На последних словах из глаз Нэнси брызнули слезы. Рыдания душили ее, и ей пришлось замолчать, чтобы отдышаться. Клемми осторожно наблюдала за ней, ожидая, что произойдет дальше. Непонимание было настолько чудовищным, что она не могла заставить себя уйти и оставить все как есть. Девушка покачала головой, но Нэнси вытирала глаза и ничего не видела. Затем она подняла руки и погнала Клемми прочь, толкая ее, когда та стала сопротивляться. – Давай уходи, чего ты ждешь? Уходи! – повторяла Нэнси с мокрым от слез лицом, не поднимая глаз на Клемми.
